Антропология революции
Шрифт:
Еще один пример «забывания» — опубликованный недавно том, посвященный погибшему в 1993 году бывшему заведующему сектором отдела пропаганды ЦК КПСС (1978–1984) Виктору Поляничко. В этой книге неоднократно утверждается, что ее герой — выходец из настоящей рабочей семьи, сначала строителей, а затем ударников-тружеников «Россельмаша» [701] . И лишь бегло говорится о том, что мать его происходила из семьи довольно крупного землевладельца и пасечника на Дону (он окончил частное среднее учебное заведение в Новочеркасске, а его землю и хозяйство в 1920-е годы «раздали крестьянам»), а дед по отцу в 1937 году был «сослан на Соловки» за то, что «для форса сфотографировался в папахе белого офицера» [702] . Отец Виктора Поляничко и его брат были исключены из партии как дети «врага народа», и отец будущего работника ЦК от потрясения заболел и умер. О причинах, по которым родители Поляничко из собственного дома деда (по отцовской линии), высокопрофессионального кузнеца в Ростове-на-Дону [703] , дома, где «не бедствовали» [704] , в 1930 году пошли на строительство завода рядовыми рабочими, не сообщается вовсе. Не говорится ничего и о дальнейшей судьбе деда по материнской линии и остальных родственников. Конечно, такое краткое упоминание о реальных корнях семьи — следствие того, что Поляничко был убит вскоре после распада СССР и не успел повспоминать о своей семье «по-постсоветски».
701
Крупный завод по производству сельскохозяйственной техники, построенный в 1930-е годы в Ростове-на-Дону.
702
Виктор Поляничко. Жизнь и судьба: Документальные повести, размышления, воспоминания, документы / Руководитель проекта М. Ф. Ненашев. Редактор-составитель В. А. Лысенко. Оренбург: Оренбургское книжное издательство, 2007. С. 19–21. Из текста непонятно, когда земля была «роздана крестьянам» — сразу ли после революции, или это эвфемизм для обозначения раскулачивания.
703
Из телефонного интервью, взятого автором этой статьи у вдовы В. Поляничко — Лидии Яковлевны 27 мая 2008 года.
704
Так кратко охарактеризовала жизнь в семье мужа мать будущего работника аппарата ЦК КПСС до поступления их на завод «Россельмаш» (Виктор Поляничко… С. 19).
Жизнеописание Виктора Поляничко типично для воспоминаний «бывших» тем, что о репрессиях здесь говорится только в случае, если был репрессирован кто-то из ближайших родственников (родители, дяди, тети, деды) — но не более. Судьба друзей вспоминается только в случае, если эти друзья благополучно пережили тяжелые времена. Такая форма воспоминаний не случайна и является отражением того невольного конкордата, который эта группа некогда заключила с властью, — забвение преступлений власти в обмен на забвение «грехов» самой этой социальной группы.
Беседы с выходцами из дворянских семей (не важно, были их предки обладателями личного или наследственного дворянства) позволяют понять, почему уцелевшие потомки главных врагов большевиков — аристократии — оказались достаточно успешны в послесталинском СССР. Возможно, кому-то эта мысль покажется банальностью, а для кого-то станет новостью, но дворяне как социальная группа и в СССР часто оставались носителями этоса службы государству. Пафос служения и представление о том, какие качества необходимы для того, чтобы это служение нести (трудолюбие, терпение, сравнительно низкий для образованных людей уровень политизированности и главное — лояльность), транслировались в рамках семьи из поколения в поколение и понимались как залог социального успеха (высокого положения в обществе, достатка).
На вопрос о том, какие жизненные установки информант вынес из общения со своими родителями, Георгий Остроумов, например, не задумываясь, назвал принцип «лояльности»:
Жизненная философия какая-то была, безусловно. Но вот у мамы моей, например, она была наиболее выраженная — лояльность. Понимаете, лояльность в том смысле, что и к людям, и вообще к жизни нужно относиться — то, что потом я сам этим руководствовался, я перевел эту философию лояльности на юридический язык как презумпцию невиновности. Нужно относиться к людям как к невиновным. Я сейчас скажу, почему я к этому пришел. Как к лояльным, нормальным, хорошим людям. Вот так нужно относиться. Пока ты не убедился сам, что этот человек этого недостоин. Во-первых, тебе самому помогает жить. Во-вторых, это обеспечивает тебе больше или меньше уважение окружающих. Ты не даешь основания человеку, с которым ты общаешься, относиться к тебе иначе. Раз ты к нему нормально относишься, то и он к тебе нормально относится. Если ты проявил к нему уважение как к человеку, и он, если он нормальный человек, будет к тебе нормально относиться. Это философия лояльности. Так же и на работе. Тогда сказать, что к государству — не знаю, воспринималось ли это в таких терминах. Они были в полном смысле слова беспартийные. Они были лояльны…
Однако разные поколения могли иметь свои счеты с советским государством. Представительница первого эшелона дореволюционной аристократии баронесса Мария Мейендорф в своих воспоминаниях четко зафиксировала начало водораздела между старшим поколением — мягко говоря, критически настроенным к большевикам — и новым, для которого семейные успехи, которыми оно было обязано власти минувшей, и семейные обиды, нанесенные властью нынешней, имели меньшее значение по сравнению с наградами, полученными от советской власти, и перспективами хороших отношений с ней. Мария Мейендорф, говоря о незавидном положении, в котором оказались в начале 1920-х годов она сама (учительница у детей сельского батюшки), ее сестра Ольга Куломзина (кухарка в сельском детском приюте), а также двое ее племянников-подростков, внуков председателя Государственного совета Российской империи (вынужденных работать скотниками в деревне), пишет:
Материально мы как-то существовали. Но видеть своих детей без образования было для моей сестры очень тяжело. За свою усердную работу при подсчете продналога [по поручению местных финансовых органов, четырнадцатилетний] Федорчик получил пару кожаных сапог и был, конечно, очень горд этим. Но Ольга говорила мне: «Какое самомнение может развиться в этом мальчике-недоучке! Что будет с ним в будущем?» — и шутя называла его «прихвостень советской власти» [705] .
705
Мейендорф М., баронесса. Воспоминания. Ишим: Библиотечка журнала «Соборъ», 2003. С. 214.
Для «Федорчика» и его братьев и сестер ситуация сложилась благополучно — они сумели вскоре бежать из СССР. В 1944 году с отступавшей германской армией уехала из страны и отбывшая ссылку мемуаристка. Однако тем, кто добровольно или подневольно вынужден был остаться, называть своих упорно делающих карьеру детей «прихвостнями советской власти» было и опасно, и глупо.
Показательны в этом отношении мемуары консультанта, заместителя заведующего (1956–1990) международным отделом Анатолия Черняева [706] . Написанные на основе дневников, они детально иллюстрируют путь «несоветского» мальчика, выросшего в московской буржуазной семье, постепенно враставшей в новый режим, к высокому партийно-административному посту. Поступив в силу хорошего образования перед войной в готовивший де-факто образованные партийные кадры ИФЛИ [707] , Черняев оказался в числе немногочисленных некомсомольцев, которых периодически терзал комсомольский «актив». Однако благодаря объективным биографическим данным (русский, на войне ставший офицером и там же вступивший в партию) и несомненному интеллекту Черняев вскоре после окончания вуза и защиты диссертации оказался в ЦК КПСС. Довольно быстро он проникся государственными и партийными заботами, интериоризировав господствующую идеологическую доктрину, хотя и воспринимая отдельные ее аспекты критически.
706
Черняев А. С. Моя жизнь и мое время. М.: Международные отношения, 1995.
707
Институт философии, литературы и искусства, который существовал в Москве в 1930-е — начале 1940-х годов.
А у многих не было даже и этой критичности, или она была запрятана очень уж глубоко. Алексей Козловский так описывает взаимоотношения с заграничной ветвью своей семьи:
Двоюродных [братьев и сестер] было несчетное число. Поскольку были люди довольно состоятельные, то многие уехали. По всему миру — во Франции, в Швейцарии, в Аргентине, в Бразилии — черт-те где только не жили. Между прочим, все годы моя бабушка переписывалась с племянниками, оказавшимися там. Раза два в год письма приходили. Потом бабушка умерла, мама поддерживала какую-то переписку. Уже в 80-е годы приезжали оттуда с любопытствующими глазами посмотреть, а что здесь такое — действительно ли ходят белые медведи по улицам.
Заметим, что переписку вела бабушка, к которой власти трудно было предъявить претензии, но ее дети от этого воздерживались, пока не пришло их время поддержать ускользающий контакт (или, возможно, пока мать рассказчика не вышла на пенсию). Но за прошедшие семьдесят лет разрыв в мировоззрении тех, кто остался, и тех, кто уехал, был столь велик, что приехавшие в перестройку заграничные родственники просто не нашли с более младшими поколениями общего языка и взаимопонимания.
И вместе с тем это забвение «неприятных» аспектов взаимоотношений с советской властью (конфискаций, репрессий, социальной дискриминации 1920–1930-х годов), отметивших биографии большинства предков и друзей моих информантов, означал возвращение «бывших» в служилое сословие российского государства, из которого они были исключены революцией.
Наше исследование касается судеб и биографий в основном работников идеологических и международных отделов ЦК КПСС. Суммарно это примерно 50 % работников аппарата. Вероятно, по происхождению и образовательному уровню они существенно отличались от работников других отделов. Но пока это только рабочая гипотеза, подтвержденная слишком малым количеством фактического материала.
Вместе с тем именно идеологические и международные отделы — вкупе, быть может, с отделом организационно-партийной работы (управлявшим партийными кадрами в регионах) — были в общем и целом ответственны за выработку политического курса страны. СССР все-таки был идеократией — страной, внутренние порядки которой оправдывались необходимостью реализации некой глобальной идеи, за формирование и отстаивание которой отвечали именно эти люди. И именно сотрудники упомянутых отделов, а не представители отделов отраслевых или функциональных были задействованы в качестве советников при «первых лицах» при разработке новых путей развития страны, точнее, приспособления ее к меняющимся реалиям в сфере внутренней и внешней политики. Проще говоря, именно им в первую очередь принадлежала большая доля политической власти в стране [708] .
708
Дискуссия о том, как именно распределялась политическая власть в СССР этого периода, в настоящее время только начата. Сами работники аппарата ЦК КПСС склонны отказываться от того, что они являлись представителями власти, перекладывая эту ответственность на членов Политбюро и секретарей ЦК или хотя бы заведующих отделами (по формулировке Вадима Медведева, на «политический уровень»). Неясным остается вопрос о долях власти, которые в разные периоды времени имели государственные ведомства или региональные партийные комитеты. Вместе с тем в решении колоссального количества повседневных вопросов, связанных с функционированием подконтрольных ЦК структур, мнение даже рядового инструктора ЦК — куратора этих структур было определяющим, хотя при необходимости и оспариваемым.