Анук, mon amour...
Шрифт:
«Ferme» – для Крота, «Ouvert» – для испанца. «Ferm6 Ouvert», выбор не так уж велик, но это единственное, что может позволить себе Линн, букинистка-неудачница, не сумевшая удержать рядом с собой ни одного мужчину. Все ее любовные истории заканчивались так же, как любовные истории других людей – одиночеством. Или ожиданием другой истории и другого одиночества, не одинок только я, у меня есть Анук.
Анук, моя девочка.
От милосердия святого Мартина Линн не досталось ровным счетом ничего, дырка в стене, которую она вынуждена прикрывать плохой копией плохой картины. И почему именно святой Мартин, и кто он, этот святой Мартин?.. И кому на самом деле покровительствовал святой Мартин – Линн? джазмену? им обоим? дырке в стене?.. Об этом может знать
Николь мне не поможет.
Улица тоже не поможет мне помочь, я даже не знаю, куда идти сейчас – влево или вправо. Самым разумным было бы отправиться домой и хорошенько выспаться, вот только куда идти сейчас – влево или вправо?.. Тротуар слева от меня усыпан вишневыми косточками, тротуар справа усеян косточками от маслин, все это мало напоминает Париж, который я знаю, единственное, что я знаю точно, – этой улице нельзя доверять. На этой улице нельзя расслабляться.
Но для начала нужно попытаться хотя бы выбраться из нее, влево или вправо?..
Пока я раздумываю, левый край улицы (его граница выложена вишневыми косточками) резко уходит вниз, а потом снова задирается вверх. Теперь он устремлен к неожиданно открывшемуся горизонту под углом в сорок пять градусов, а в просвете между домами видно широкое устье реки. Нельзя сказать, что ландшафт так уж незнаком мне, я уже видел его однажды – Лиссабон или Lisboa, как предпочитает называть свою столицу фотограф Гаэтано Брага; вот только каким образом в самом центре Парижа могли оказаться лиссабонские холмы?.. Холмы и вишневые косточки, вот и все мои воспоминания о Лиссабоне, о Lisboa; вишни, плавающие на дне бутылок с жиньей, с ginja-ликером, он единственный развязал язык Мари-Кристин, он единственный заставил ее произнести «Я люблю тебя». Под ногами Мари-Кристин хрустели вишневые косточки, мы пили жинью прямо из горла у маленького кафе «Ginginha-Rubi», ни до ни после Lisboa она не говорила мне «Я люблю тебя», идти влево – все равно что блуждать в узких коридорах памяти, нужно быть честным хотя бы с собой – мне никогда не нужна была любовь Мари-Кристин.
Любовь Анук – вот в чем я по-настоящему нуждаюсь.
Я слишком занят своими мыслями и потому замечаю похожий на трамвайчик фуникулер в самый последний момент. Его я тоже видел в Lisboa. В Lisboa, a никак не в Париже, я помню даже невысокую калитку вместо дверей, высший шик – запрыгнуть в фуникулер на ходу, не придерживая шляпы (лиссабонская шляпа – рассеянный подарок Мари-Кристин – была благополучно забыта мною в гостиничном номере). Я не собираюсь прыгать в фуникулер, его не должно быть здесь вообще, в конце концов, это Париж, а не Lisboa.
Я не собираюсь прыгать в фуникулер.
И – прыгаю.
Полуящерицы-полусаламандры заставляют меня сделать это. Картина, которую я больше не надеялся увидеть, прижилась на боку вагончика, она рекламирует какую-то выставку; разглядеть, какую именно, – не представляется возможным, я уже внутри, на задней площадке. Шаг рискованный, что, если я увижу здесь Мари-Кристин периода ее лиссабонского «Я люблю тебя», – но ящерицы не оставляют мне другого выбора.
Мари-Кристин среди пассажиров нет, но не это удручает меня.
Анук.
Анук – она одна могла заставить Париж стать Lisboa, хотя бы на время; 12:07 плюс-минус десять минут, плюс-минус целая вечность. Она одна могла заставить Линн стать молодой, хотя бы на время. Она одна могла бросить вишневые косточки мне под ноги, а устье реки – в самый конец улицы. Маленький фуникулер с колесами, крутящимися в ритме босановы, маленький лиссабонский фуникулер в центре Парижа – единственное место, где мы могли бы встретиться, но я, как всегда, опаздываю на не назначенное свидание.
Проклятье, зачем тогда ящерицы на боку вагончика?..
Спустя несколько минут, когда фуникулер равняется с очередным узким (и все еще незапятнанно-португальским) ущельем бокового проулка, я вижу край вывески и наконец-то понимаю – зачем.
«LAMARTIN OPERA»
«Ламартин Опера», буквы отсвечивают на солнце, как спины высунувшихся из воды касаток, само название тоже имеет отношение к касаткам, хотя и весьма отдаленное. К тому же я уже где-то слышал его, и совсем недавно, но не от Линн. «Ламартин Опера» странным образом монтируется и с американскими ламантинами 55 и – почему-то – с цифрой двенадцать, ну да: «Я живу в отеле „Ламартин Опера“. Номер двенадцать», карманная японка с Бато Муш, конечно же.
55
Морские млекопитающие.
Спрыгнув с фуникулера, я вспоминаю имя ее подруги – Омацу. Омацу, легко вписывающаяся в ненавистный мне формат японских анимэ, для полного сходства ей не хватает только коротенькой школьной юбки и галстука, отличная униформа для cartoon-убийств. Я видел, как это происходит в японских мультяхах, ну кто бы еще додумался до рисованных страшилок: наивные пистолеты, наивные пальцы на спусковом крючке, наивные лужи крови – это и есть Омацу в мультипликационной интерпретации. Она никогда не стала бы носить подслеповатые, нелепо деформированные модели Реи Кавакубо 56 , вариант «Comme de Garcons» 57 – не для нее.
56
Японский модельер.
57
«Как мальчики» (фр.).
Омацу – подруга О-Сими, карманной японки с Бато Муш, конечно же.
О-Сими.
Она куда интереснее Омацу и вполне могла бы понравиться Анук. Все еще стоя на углу, наискосок от входа в «Ламартин Опера», я оглядываюсь на фуникулер – и не вижу его. Как не вижу устья реки в конце улицы и спускающихся с холма домов, Париж недолго пробыл Лиссабоном, он снова принял знакомые очертания, следовательно – «Ламартин Опера» и есть конечная цель. Я могу найти здесь японку, но найду ли я Анук?..
«Ламартин Опера» оказывается самой обыкновенной дырой эконом-класса: приглушенное освещение, пара кресел в холле, вытертый ковер и написанный от руки плакат рядом с регистрационной стойкой: «La direction previent que tous les objects de valeur doivent etre deposes au bureau de reception» 58 , ненавижу подобные халупы с восьмиметровыми одноместными номерами и отсутствием ванной.
58
«Администрация предупреждает, что все ценные вещи должны быть сданы на хранение в регистратуру» (фр.).
Холл пуст.
Лишь за стойкой позевывает портье – молодой человек с болезненно-бледным лицом и зачесанными назад темно-русыми волосами. В анемичной физиономии парня есть что-то неуловимо отталкивающее, во всяком случае, отдать ценные вещи ему на хранение я не рискнул бы ни при каких обстоятельствах. Легко представить себе, чем занимаются подобные типы в свободное от регистрационной стойки время: компьютерное мочилово первого уровня сложности, бесконечное пиво и пейнтбол по выходным.
– Анук Кутарба. Мне нужна Анук Кутарба, – говорю я парню, ни на что, впрочем, не надеясь.