Аня Каренина
Шрифт:
— Член, что ли, маленький? А? — Максим сел рядом, улыбался и толкал Вронского своим медвежьим плечом. — Отвечай, проказник, пиписька короткая? Да?
Вронский, сглотнув слюну, кивнул. Веселовский рассмеялся и погрозил ему пальцем. Потом встал, щёлкнул кнопкой музыкального центра и повернулся, резко расстегнув ширинку. Снял штаны и предъявил Алексею свой член. На таком огромном теле казалось, что его вообще нет.
— Десять сантиметров в возбуждённом состоянии, — хвастливо заявил Максим. — А у тебя?
Вронский ещё раз болезненно сглотнул слюну.
— Восемь.
— Малыш, я тебя люблю! Давай же быстрее покончим со всем. — Максим начал раздеваться. — Малыш, я весь горю! — Веселовский поцеловал Алексея в губы, расстёгивая
Чувствуя, как мягкая бородка и усы щекочут кожу, а мужской язык забирается в ухо, Алексей впал в странное оцепенение. Первой реакцией был ужас, потом всё заволокло туманом. Рук и ног как будто нет. Тело невесомое. В голове пульсирует: «Нет!»
— О, малыш, я так возбуждён. Смотри! — Веселовский взял руку Вронского и положил на свой член. — Малыш! О, малыш, да ты проказник!
Рука Максима проникла в ширинку Алексея и уже быстро накачивала его стоящие восемь сантиметров.
— Сними всё это!
Вронский, словно повинуясь какому-то гипнозу, лёг и вытянул руки вдоль тела. Максим нервно сорвал с него одежду, его средний палец проник Алексею в задний проход. Вронский замычал, ему казалось, что он сейчас с ума сойдёт от возбуждения.
— Подожди! Я хочу, чтобы мы кончили вместе. Остынь, малыш… Сейчас, подожди…
Максим протянул руку и наугад шарил в тумбочке. Через секунду он уже сжимал в руке какой-то тюбик.
— Сейчас, малыш…
Вронский лежал, закрыв глаза, и боялся шевельнуться, по всему телу была разлита какая-то свинцовая горячая тяжесть, возбуждение балансировало на своём пике, высасывая силы Алексея, как гигантский вампир.
— Вот так… — смазанный гелем палец Максима вернулся в Алексея, проскользнул, словно угорь в норку.
— Нет… — исступлённо шептал Алексей, двигая ягодицами всё быстрее и быстрее.
— Да, малыш! Да… О да, ты прирождённый пассив… Малыш, ты меня с ума сведёшь… Сейчас, подожди… — Максим рывком перевернул Вронского на живот. Диван отчаянно скрипнул и провис, когда Веселовский встал на колени рядом. Он быстрым движением всадил все свои десять сантиметров в Алексея.
Вронский заорал, его пронзила резкая боль, которую тут же похоронило под мощнейшим оргазмом.
— Ты кончил?! Я не верю! Сейчас, малыш! О! — Веселовский трудился еще пару секунд, после чего издал дикий вопль фальцетом и замер. — И я… О, это было супер, малыш… Так хорошо я давно… Ох…
Максим тяжело слез с Вронского, встал и пошёл в ванную.
Вронский медленно начал приходить в себя. Максим был в ванной. «Я трахался с мужчиной… вернее, меня… трахал мужчина…» Внезапно Алексею стало стыдно. Он впервые в жизни понял, что значит сгорать от стыда! Внутри всё жгло, на горло как будто удавку надели! Чёрт бы побрал этого Веселовского, зачем он с ним связался! Алексей вскочил, быстро оделся, оглядел ещё раз квартиру и выбежал вон, тихонечко закрыв за собою дверь.
Всю дорогу до метро он бежал бегом, казалось, что все прохожие ухмыляются ему в лицо. Педик! «Я — педик!» — стучало в висках. «Меня поимели в зад!» — и тут у Вронского встал. Алексей кусал губы, чтобы не зареветь. «Я — педик! Господи! Почему я?!»
Адюльтер по-облонски
Стива решился на поиски дамы своего сердца. После очередного разговора с телефонной проституткой, которая представлялась ему Еленой, он понял, что это мечта его жизни. Мучительные размышления касаемо того, что эта тётка может быть старой и страшной, что на самом деле она сидит у телефона в засаленном халате и вяжет носки или режет какой-нибудь винегрет, закончились для Стивы выводом, что ему это совершенно всё равно.
В разговорах выяснилось, что они просто души-близнецы. Елена любит футбол, её двоюродный брат играл в какой-то команде, Елена считает, что по жизни не надо расстраиваться из-за пустяков, что надо жить и наслаждаться одним днём, мол, «делай что должно, и будь что будет». Облонский был с этим полностью согласен. Он даже поймал себя на мысли о том, что пошёл бы работать кем угодно ради возможности сделать Елене приятное. После скандалов с женой, которые стали почти непрерывными, Стива уходил на балкон и снова и снова прокручивал в памяти разговоры с Еленой, представляя, как будет лежать на диване, положив голову ей на колени, а она станет гладить его по щеке своей мягкой ладонью, и они будут говорить, говорить, говорить до рассвета, соглашаясь и споря, но и в споре приходя к согласию. Так, когда они спорили с Еленой о допустимости измены в браке, она сказала ему, что если этот брак насильный, то есть любви уже нет, но люди по разным причинам вынуждены жить вместе, — измена не задевает душу, она — просто очередной повод выплеснуть злость. Стива ответил, что тогда надо расходиться, а она ответила — а если некуда идти, если жильё не разменять, если вообще ничего нельзя поделать? Стива задумался: а ведь именно так у них с Долли. Да, он соглашался с Еленой. Его восхищал простой житейский ум этой телефонной шлюхи, которая умела так завести, что потом в яйцах целый день звенело, и при этом оставаться удивительно чистой — ведь её на самом деле никто не касался! Чем больше Облонский думал о Елене, тем более странные и непривычные мысли его посещали.
— Я хотел бы с тобой обвенчаться, — сказал он ей во время последнего разговора.
Она помолчала, а потом ответила:
— Если бы это произошло, я, наверное, была бы… Я даже не знаю, мне никто никогда такого не говорил. Знаешь, Алексей…
Здесь необходимы разъяснения. В первый раз, когда Стива позвонил Елене, он представился Алексеем, почему — неизвестно, а потом уже как-то сложилось, что он — Алексей, и Стива не мог представить себе их разговора, если бы его называли Степаном, а тем более Стивой. В этом случае ему бы сразу представилась Долли. Облонский же хоть и думал, что Елена, скорее всего, далеко не красавица, всё же и помыслить не мог какого-то сходства между ней и собственной женой. Елена виделась ему полной противоположностью Дарьи — чёрной, яркой, с такой смуглой кожей. Пусть она толстая, пусть даже еврейка, пусть хоть на цыганку похожа — только не такая, как овца Долли!
И вот Стива решился. Он пошёл к знакомому, типа «хакеру», у которого был диск с адресно-телефонной базой. Тот по номеру телефона выдал: улица Шкапина, дом 52, квартира 8. Облонский (впервые в жизни!) сразу после этого пошёл в порт, где можно было подработать грузчиком, и честно протаскал две смены мешки! Заработав целую тысячу, полуживой, с больной спиной и трясущимися ногами, он еле-еле приволокся домой и, не обращая внимания на крик Долли, которая при виде мужа окрысилась очень сильно, Облонский прямо в одежде упал на диван и мгновенно уснул.
Утром у него болела поясница, но всё же общее состояние казалось довольно терпимым. Надев праздничный костюм и галстук (!), Стива отправился на поиски своей мечты. Сначала он хотел посмотреть на неё издали, увидеть, какая она — Елена. Купив возле метро букет из пяти огромных роз, Облонский поехал по адресу.
Балтийский вокзал — это, наверное, самый грязный вокзал в городе: бомжи, дачники с телегами, вонь… Улица Шкапина начиналась прямо за вокзалом. Стива прошёл между двумя рядами серых, грозящих вот-вот обвалиться домов, где все первые этажи были заняты дешевыми рюмочными, до дома № 52. Вошёл в арку. Тесный загаженный двор. Остановился у парадной, на синей табличке возле которой значилось, что это квартира № 8. Стоя с розами возле крыльца, Стива ужасно пожалел, что у него нет мобильника. Как же он узнает Елену, даже если она вдруг выйдет оттуда? И вдруг у Облонского словно включился реактивный двигатель — он буквально взлетел на крыльцо и решительно позвонил. Внутри раздался какой-то шорох, и через некоторое время дверь открыла какая-то крашеная женщина лет сорока, жёлтая и болезненно худая. В зубах у неё была зажата сигарета.