Анж Питу
Шрифт:
– Никакой надежды? Значит, ты не получишь стипендии и не будешь аббатом, а я не буду твоей экономкой?
– Боже мой! Нет, тетушка.
– Кем же ты в таком случае будешь? – спросила вконец испуганная старая дева.
– Не знаю.
Питу жалобно воздел очи горе.
– Кем будет угодно Провидению! – добавил он.
– Провидению? – воскликнула мадмуазель Анжелика. – Так вот, значит, в чем дело: его сбили с толку, ему заморочили голову новыми идеями, ему внушили принципы философии.
– Этого не может быть, тетушка, потому что философию начинают проходить после риторики, а я и до риторики никак не мог добраться.
– Нечего мне зубы заговаривать, я тебе не про ту философию толкую. Я тебе толкую про философию философов, несчастный! Про философию господина Аруэ, господина Жана Жака, господина Дидро, который написал «Монахиню».
Мадмуазель Анжелика перекрестилась.
– «Монахиню»? – спросил Питу. – А что это такое, тетушка?
– Ты читал ее, несчастный?
– Нет, тетушка, клянусь, что нет!
– Теперь я понимаю, отчего тебе не нравится Церковь.
– Вы ошибаетесь, тетушка, это я не нравлюсь Церкви.
– Положительно, это не мальчишка, а змееныш. Он еще смеет возражать!
– Нет, тетушка, я просто объясняю.
– Увы, он погиб! – вскричала мадмуазель Анжелика и в полнейшем изнеможении рухнула в свое любимое кресло.
На самом деле слова: «Он погиб» – не означали ничего, кроме: «Я погибла!»
Отступать было некуда. Тетушка Анжелика решилась на крайнюю меру: словно подброшенная пружиной, она поднялась и бросилась к аббату Фортье, дабы потребовать у него объяснений, а главное, в последний раз попытаться его переубедить.
Питу проводил ее глазами до порога; когда она вышла из дома, он в свою очередь подошел к дверям и увидел, как она с невиданной быстротой устремилась к улице Суассон. Сомнений быть не могло: она отправилась к его учителю.
Чем бы ни кончилось дело, передышка Анжу была обеспечена. Решив воспользоваться этой четвертью часа, подаренной ему Провидением, он собрал остатки теткиного обеда, чтобы покормить своих ящериц, поймал пару мух для своих муравьев и лягушек, а потом, пошарив по шкафам и ларям, поел сам, ибо с одиночеством к нему вернулся аппетит.
Покончив со всеми этими приготовлениями, он возвратился к двери, дабы вторая мать не застала его врасплох.
Второй матерью Питу именовала себя мадмуазель Анжелика.
Покуда Питу поджидал тетку, в конце переулка, соединяющего улицу Суассон с улицей Лорме, показалась красивая молодая девушка верхом на лошади; она везла с собой две корзины: одну с цыплятами, другую с голубями. То была Катрин. Заметив Питу на пороге теткиного дома, она остановилась.
Питу по обыкновению покраснел, потом разинул рот И с восхищением уставился на мадмуазель Бийо, бывшую, по его понятиям, высшим воплощением человеческой красоты.
Девушка быстро окинула взглядом улицу, легонько кивнула Питу и двинулась дальше. Питу, трепеща от восторга, кивнул ей в ответ.
Все это заняло всего несколько секунд, однако лицезрение мадмуазель Катрин настолько захватило великовозрастного школяра, что он не мог отвести глаз от места, где она только что находилась, и не заметил, как тетка, возвращавшаяся от аббата Фортье, подошла к нему и, побледнев от гнева, схватила его за шиворот.
Пробужденный от прекрасных грез той электрической искрой, какая всегда пробегала по его телу, когда к нему прикасалась мадмуазель Анжелика, он обернулся, перевел глаза с разъяренного лица тетки на свою собственную руку и с ужасом увидел, что в руке этой зажата половина огромного ломтя хлеба, щедро намазанного свежим мелом и покрытого куском сыра.
Мадмуазель Анжелика испустила крик ярости, Питу – стон ужаса. Анжелика подняла крючковатую руку, Питу опустил голову; Анжелика вооружилась случившимся поблизости веником, Питу выронил бутерброд и, не тратя времени на объяснения, обратился в бегство.
Два сердца поняли друг друга и согласились в том, что между ними не может быть ничего общего.
Мадмуазель Анжелика вошла в дом и заперла дверь изнутри на два замка. Питу, которому скрип ключа в замочной скважине показался запоздалым ударом грома, припустился еще быстрее.
Сцена эта привела к последствиям, которых не могла предвидеть мадмуазель Анжелика и которых тем более не ждал Питу.
Глава 5.
ФЕРМЕР-ФИЛОСОФ
Питу мчался так, словно за ним гналось целое полчище чертей, и вмиг выбежал из города.
Обогнув угол кладбища, он едва не уткнулся носом в круп коня.
– О Боже! – произнес нежный голосок, хорошо знакомый Питу. – Куда вы так спешите, господин Анж! Вы такой страх на нас навели, что Малыш чуть не закусил удила.
– Ах, мадмуазель Катрин, – воскликнул Питу, отвечая не столько девушке, сколько собственным мыслям, – ах, мадмуазель Катрин, какое несчастье, Господи, какое несчастье!
– Иисусе! Вы меня пугаете, – сказала девушка, останавливая коня посреди дороги. – Что такое стряслось, господин Анж?
– Стряслось то, мадмуазель Катрин, – отвечал Питу, словно жалуясь на величайшую несправедливость, – что я не буду аббатом.
Однако мадмуазель Бийо встретила эту весть вовсе не так, как ожидал Питу; она покатилась со смеху.
– Вы не будете аббатом? – переспросила она.
– Нет, – отвечал Питу горестно, – выходит, что невозможно.
– Что ж! Значит, вы будете солдатом.
– Солдатом?
– Конечно. Стоит ли огорчаться из-за такого пустяка? Я-то уж было подумала, что у вас умерла тетушка.
– Ax! – сказал Питу с чувством. – Для меня она все равно что умерла: она выгнала меня из дому.
– Простите, – сказала Бийотова дочка с хохотом, – значит, вы даже не можете ее оплакать – а это бы вас так утешило.