Апология
Шрифт:
Эта жаркая власть непонятна -быстрых пальцев, ресниц, губ и глаз, -за янтарной стеной многократно этот бред загорался и гас.
Точно сон прерываемый явью -горизонт и за ним -- горизонт, да дорога, которую плавит восходящее множество солнц. 11 февр. 88
СИНИЙ ВАГОН
Исчерпай это небо до дна, пусть останется серое мессиво снега, это прошлого века унылая нега, это книга за сотню страниц до нашествия сна,
это стаи секунд, уплывающих через глаза -через вереск соленых ресниц в берег синего моря, это неба -- финифть, это -- камни темниц
Это -- синий вагон, отраженье лица в полированном дереве, это -- мятый билет на помятой ладони моей, это -- окраины, это -- платформы, это -- земляное тесто полей, это -- вороны родины в верной истерике,
................................................................... ................................................................... ................................................................... ...................................................................
Элегическое "Ау!" выдыхается ртом в сплющенные холодом звездчатые чешуйки воды, это -- зима, раздирающая рот, замораживающая следы, это -- снег -- не мой, сыпучий-скрипучий дом.
Исчерпай это небо меня! 2 марта 89
x x x Все вокруг притворилось Италией, все вокруг притворились не мной -и смыкались, как ветви миндальные, города за моею спиной.
Разве в жизнь эту легкую верится, -кто мне мир этот весь нашептал? И ударилось яблоком сердце о Земли повернувшийся шар. Рим, март 89
x x x Я живу в эмиграции, в иноземном песке, все что вижу -- абстракции на чужом языке.
Море точно абстрактное, даже запаха нет, только солнце громадное наполняет мой бред. Остия, апр. 89
x x x Пусть бессмыслицей жизнь обернулась, пустячком географии пестрой, лоскутами пространства скупого -и летает бесцветный наперсток и латает запутанной нитью белых, красных, сиреневых улиц матерьял неизбежных открытий, заучи же язык бирюзовый -колдованье морское Европы.
Сердце было то влажным, то птичьим в оглушающем мареве римском, мостовые влачили конвеер из слепящего лоском величья. Поднимала у Форума пальма эмигрантка с песков аравийских, над сиятельным городом веер и бездомные кошки шипели точно души в камнях Колизея... 8 июня 90
x x x Закуси белую косточку на руке, сделай больно коже -- очнись, очнись! На каком тебя разбудить языке, ты в Венеции, ночь, и тебе снится жизнь -
не такая, что мальчиком вообразил этот мир клиновидным -- кулек? телескоп? Ты в Венеции... белую косточку закуси -этот город -- ковчег, и сейчас -- потоп.
Вот он мелкий народец каналов, мостов, ставен, жалюзей, ангелов, мачт, фонарей, львов, трагет, гондол, барок, крестов, отпускаемых в небо взамен якорей.
Потому-то, наверное, острова не уходят лагуной из этих широт, ибо лучшее место найдешь едва -как вода стеной над ним встает. 7 июня 89
x x x Я -- "изысканный мужчина", ты -- "изысканная женщина", и легла меж нами чинно Атлантическая трещина... 10 июня 89
x x x Ничего не умеешь, имеешь, уметь не хочешь, хочешь
или просто дыра в стене, дверной проем, бойница, проницаемые взглядом до той пустоты -- насквозь, через которые втекают-вытекают лица, все лица жизни, сколько их за нее набралось,
оставляя по себе нелепый, чужой, привычный осадок -этакое никому-кому-нибудь письмецо -рысьи бега сгибов, углов, овалов, отвердевающих складок -это твое-не твое собравшее их лицо.
Комната, номер отеля, каюта, купе вагона -неси меня-его-меня каменный, железный, деревянный конверт ты разберешь эту скоропись жизни, Персефона, в зеленой, бурой, сгоревшей своей траве.
Я о себе-тебе-не себе-толпе идущей через дни к ночи, бесчисленные, отсчитанные дни, в этом потопе ночей -- в удушье еще шевелю губами -- веслами лиц, как они,
и она -- безответна, безадресна, податлива, черновата, она замечает нас, когда устаем ждать, устаем жить, и тогда -- залепляет нам слух гулкой, свистящей ватой ночь, но чтобы поверить в ночь -- нужно персты вложить. 28 янв. 90
x x x Как жизнь похожа на себя -ну что присочинить, прибавить к ней? Удивляясь, теребя подол ее, еще лукавить мальчишкой, сладкого прося, пока еще не оскудела, пока на сгибах и осях к ней приспособленное тело
скрипит, и песенку свою из воздуха, воды и хлеба вытягивает и -- на Юг идет окном вагонным небо, плывет само сквозь пыль огней и кроны рощ, поля и крыши, и теплые ладони дней на стыках рельс меня колышат.
Я в Харькове сошел купить мороженное на вокзале и просто на землю ступить, чтобы ее мне не качали. Там тоже жизнь и запах свой: арбузов, теплых дынь и яблок, и у меня над головой луна, как проводница, зябла.
Я жил на влажных простынях, когда придвинулся Воронеж, стояла ежиком стерня и пахла степь сухой ладонью, и небо млело под щекой под утро, грея неуклонно, дымящийся в степи Джанкой в звериных дерганьях вагона.
Хотелось жить, как не хотеть курить, высовывая локоть к звезде высокой и лететь над этой далью белобокой, огни в тумане размечать -там, чай, играют на гармошке и дышит девка у плеча, да влажные заводит плошки целуясь или хохоча... лето 91
x x x Ничего не умеешь, имеешь, уметь не хочешь, хочешь чтобы само пришло, сама пришла, потому что в Вене-Риме-Нью-Йорке длинные ночи, как в Москве, Вавилоне... кусок стекла
или просто дыра в стене, дверной проем, бойница, проницаемые взглядом до той пустоты -- насквозь, через которые втекают-вытекают лица, все лица жизни, сколько их за нее набралось,
оставляя по себе нелепый, чужой, привычный осадок -этакое никому-кому-нибудь письмецо -рысьи бега сгибов, углов, овалов, отвердевающих складок -это твое-не твое собравшее их лицо.
Комната, номер отеля, каюта, купе вагона -неси меня-его-меня каменный, железный, деревянный конверт ты разберешь эту скоропись жизни, Персефона, в зеленой, бурой, сгоревшей своей траве.