Апостол истины

Алтаев Ал.

А солнце совсем скрылось… Послышался лязг оружия, и со стороны города на берегу показался патруль. Вдруг Анджело заметил на откосе две знакомые мужские фигуры.

– Дед! Дед и отец, Галилео! – с ужасом прошептал мальчик, трясясь всем телом, и оглянулся, как бы ему лучше задать тягу.

Галилео сердито нахмурился и потряс рыжими кудрями.

– Эй, мальчишка! – раздался наконец дрожащий гневный голос деда, – сейчас пошёл домой! Бродяжничать по ночам на реке! Ну, что же ты молчишь, Винченцо? Или ты ему не отец?

Винченцо угрюмо посмотрел на сына.

– Ступай сейчас

же домой! – крикнул он вдруг неожиданно во всю силу своей могучей груди и топнул ногой, – а это – вот!

Он поднял камень и с бешенством ударил в мельницу. Она рассыпалась.

Галилео злобно сверкнул глазами и, закусив губу, молча принялся натягивать на мокрые ноги башмаки; Анджело давно уже захватил свою обувь и мчался изо всех сил в гору, к дому.

Галилео с сожалением обернулся на разрушенную работу. Безжалостная вода разметала остатки маленькой модели мельницы в мелкие щепки и теперь неслась, свободная, ликующая, не сдерживаемая игрушечной преградой…

Галилео поник головой и пошёл рядом с отцом и дедом, которые не переставали браниться…

Как неприветлива, неуютна показалась сегодня маленькому изобретателю обстановка родного дома! В особенности мрачна была эта комната с очагом и обеденным столом, служившая и столовой, и гостиной, и кабинетом музыканту! Единственным украшением её были развешанные по стенам флейты и лютни, разукрашенные, согласно обычаю того времени, портретами предков Винченцо Галилея.

Со стола было уже убрано. Джулия укачивала в соседней комнате ребёнка. Анджело стянул в кухне несколько печёных каштанов и уплетал их в постели. Он поделился каштанами с братом. Очевидно, мальчиков наказали сегодня, оставив без ужина.

Галилео вовсе не хотел спать. Каштаны несколько утолили его голод, и гнев немного поулёгся. Что за беда, он завтра сделает другую мельницу! Ему хотелось теперь отчасти задобрить отца, отчасти облегчить свою уколотую обидой душу. Он снял со стены лютню и стал тихо перебирать её струны. Они сладко зазвенели, плача и жалуясь…

– Чудесно, – сказал растроганный Винченцо, – ты будешь у меня музыкантом. Слышишь, Анджело, как играет старший брат?

Но Анджело давно уже смотрел десятый сон…

А мысли Галилео были далеко, они носились по всему Божьему миру, они хватались за все явления сразу. Галилео хотел быть сразу и музыкантом, и художником, и поэтом, и учёным и знать всё, знать, как самый мудрый из мудрых. Глаза его пристально смотрели на крупные звёзды, мигавшие там, наверху, в тёмной прозрачной бездне. Вот скатилась одна, вот другая, вот посыпался целый звёздный дождь… Мальчик, мечтательно улыбаясь, залюбовался звёздами…

А заунывный голос деда однообразно и наставительно причитал:

– Что ж? Ремесло музыканта, слава богу, кормит тебя и всю твою семью, Винченцо. Чего ещё желать мальчишке? Честное ремесло, если только этот сорванец годится на что-нибудь путное!

– Пора спать, – зевая, сказала синьора Джулия, которой ребёнок не давал спать по ночам, и теперь она валилась ото сна.

Старик встал, а за ним поднялся и Винченцо.

Галилео тоже свернулся на своей жёсткой постели. Но заснуть он не мог. Он думал о том, как хорошо сделать настоящую мельницу, маленький жёрнов которой размалывал бы зерно; как хорошо сделать такую маленькую пушку, которая бы стреляла; как хорошо устроить такую бумажную муху, которая бы летала по воздуху; и ещё много о чём мечтал мальчик, лёжа на соломенном тюфяке.

А в окно, мигая, заманчиво глядели светлые звёзды и, кротко улыбаясь, плыла в голубой дымке луна… Наконец он не выдержал, тихо слез с кровати и, как кошка, легко и неслышно ступая, подкрался к окну. Здесь он уселся, свесив ноги и бесстрашно глядя вниз, где виднелась в саду старая скамейка. Луна глядит в окно. Она трепещет и переливается голубым прозрачным загадочным светом, который как будто льётся в душу Галилео. Галилео смотрел на луну, светлевшую меж кружевной паутинки облаков, и спрашивал себя, куда плывёт она и куда мчатся эти вечные странники неба? Где конец этой бесконечной небесной синеве? И ему хотелось понять, что такое луна, и золотые звёзды, и великое необъятное небо…

Мальчик глубоко вздохнул. Внизу, из сада, где стояла скамейка, послышался ответный вздох, такой же долгий и глубокий. При свете луны на скамейке сада обрисовался силуэт сидящего человека. Это был странствующий монах-францисканец.

Подняв глаза к окошку, почтенный отец застыл в смертельном страхе, и дрожащая рука его не в силах была даже сотворить крестного знамени.

– Святой Франциск, защити меня! – прошептали его губы, – да ведь это сын тьмы!

Галилео, которого он принял за сына тьмы, едва удержался от смеха. Францисканец уже собирался поднять неистовый крик, но Галилео живо прыгнул на близ стоящий каштан и оттуда соскочил на землю.

– Тсс! – прошептал он, не на шутку испугавшись. – Пречистая Дева порукой в том, что я вовсе не дьявол, а сын музыканта, синьора Винченцо Галилея! И меня вовсе незачем бояться! А вот как вы попали в наш сад, святой отец?

Дрожа от страха и всё ещё не совсем доверяя себе, францисканец изо всех сил протирал глаза.

– Видишь ли… то есть… как бы тебе это сказать… Господи помилуй! Иду я в Болонью, и случилось мне здесь переночевать… Ну, двери-то везде были заперты на ночь, стучать не хотел я… Я – человек маленький, скромный служитель Бога, а в другом доме услышишь такую брань, что упаси боже! А у вас в заборе дырка. Вот я и надумал переночевать у вас в саду. Ночь-то тёплая… Да не спится…

Галилео уселся рядом. С минуту оба молчали. Старик, не мигая, уставился на небо и вдруг запел тихим дрожащим голосом молитву святому Франциску.

– Возлюбил он кротко все твари земные! – умилённо заговорил монах, и подслеповатые красные глазки его замигали, а рот сложился в блаженную улыбку. – Святой Франциск! Птицы, дикие звери были послушны ему и покорно ложились у его ног… Из свирепого волка он сотворил себе брата…

Сладкий голосок монаха так и рассыпался, тёк, как мёд, а руки по привычке перебирали чётки…