Апостол истины

Алтаев Ал.

Галилео представилось, что старик – очень учёный человек, которому ведомы и земля, и небо.

– Много вы знаете о святом Франциске. И он всё мог, святой Франциск? – спросил он пытливо. – И он мог себе достать даже звёзды?

Монах посмотрел на мальчика и растерянно замигал глазами.

– По Божьей воле всё возможно, сын мой, – сказал он серьёзно, почти строго, – но только Господь не пошлёт на землю светил небесных. Не говори пустяков, мальчик.

Галилео с недоумением посмотрел на старика.

– Вовсе не пустяки, – проговорил он, обиженно надувая губы, и чёрные глаза его блеснули. – А почему бы звёздам и не приходить на землю к святому Франциску?

– Господь всему дал своё

распределение, каждую звезду Бог поручил ангелу, и он двигает её из века в век.

– Каждую звезду Бог поручил ангелу, и он двигает её из века в век?

Это открытие привело в восторг мальчика, и учёный монах сразу вырос в его глазах.

– А когда звёзды падают? – спросил он быстро.

– А это падают те ангелы, которые разгневали Творца, – не задумываясь, отвечал францисканец.

– А что же в земле, отче?

– А в земле – преисподняя. Там ад, там обитают злые духи, духи тьмы.

– Брр! – проговорил Галилео, мотая головой, – а отчего это бывает роса и туман? Смотрите, как он колышется над рекой…

Галилео показал рукой в просвет между развесистыми пиниями, где сверкала серебром Арно.

– А это… оттого… – проговорил с тягучим вздохом монах, – что ангелы часто плачут о людских грехах. Чем больше они плачут, тем больше выпадает рос и туманов.

Он зевнул, получше завернулся в свою рясу и улёгся на скамейку.

– Иди себе спать… – пробормотал францисканец и закрыл глаза.

Галилео с сожалением посмотрел на улёгшегося монаха. Его пытливый ум ничуть не был удовлетворён. Монах только его раздразнил. Он собирался засыпать учёного францисканца множеством новых вопросов, а тот, как назло, послал его спать. О, если бы Галилео был так учён, он никогда бы не стал отказывать в разговоре бедным мальчикам!

Он с тоской посмотрел на тёмное небо, на спокойную луну, на бесстрастные звёзды, с глубоким вздохом вскарабкался на старый каштан, а оттуда пробрался в комнату, на жёсткий соломенный тюфяк…

II

За дело

Анджело! Анджело! – тихонько звал на другой день брата Галилео.

Он просунул нос в дверь кухни, где брат чинно чистил к обеду овощи.

– Отец ушёл, – продолжал Галилео шёпотом, – и дедушка тоже… мама пустит… пойдём на реку, починим мельницу… увидишь, как она будет молоть…

Анджело не поднимал глаз и молча покачал головою.

На глазах Галилео ещё сверкали слёзы: отец сильно побил его сегодня утром. Но он всё-таки продолжал звать брата:

– Пойдём, Анджело… Я придумал тележку, которая…

Галилео пришлось замолчать, потому что в дверях кухни показалась мать. Когда она ушла и мальчик хотел начать вновь свои уговоры, Анджело предупредил его:

– Я больше никогда не пойду с тобой на реку, Галилео. Я не стану с тобой играть. Из-за тебя вечно достаётся. Я вовсе не хочу, чтоб меня так поколотили, как тебя сегодня. Ты открыл окно и ночью лазил в сад, – продолжал наставительно Анджело, энергично дочищая морковь, – а потом ты не запер окно, а в саду кто-то ночевал. Отец говорил: что было бы, если бы влезли в окно воры и обокрали весь дом?

Анджело повторял слова отца. Галилео ничего ему не ответил и всё-таки ушёл на реку. Анджело так с ним и не играл. Правда, среди дня он не выдержал и галопом промчался по берегу около маленьких ворот, ведущих к мельницам, чтобы хоть одним глазком посмотреть на выдумку брата. Но как только Галилео позвал брата, он со всех ног пустился прочь, крича:

– Нет, нет! Ни за что не стану играть с тобой!

Галилео вспылил. Он тряхнул кудрями, показал Анджело кулак и крикнул:

– Трус! Трус! Трус! Ну, попроси меня сделать тебе новую игрушку. Так я тебе тогда и сделаю. И не дам тебе ни кусочка от моего сладкого пирога!

После обеда, в короткий час досуга, синьор Винченцо обыкновенно занимался с Галилео или упражнялся в решении математических задач. Винченцо очень любил математику, но знаком был с этой наукой поверхностно, да и научился ей самоучкой.

В этот день Винченцо выводил на бумаге после обеда какие-то круги и треугольники, вместо того чтобы спросить его урок. У музыканта был вид, как будто его мучила какая-то неотвязная мысль.

– Галилео, – вдруг серьёзно, почти сурово, сказал отец, – мне надо с тобой поговорить. Тебе уже девять лет, тебе уже пора бросить бегать по колено в воде да делать запруды в ручьях. Надо подумать о деле. Правда, мы бедны, но рода мы не простого, и оставаться тебе без всякого образования, как сыну простого рабочего, нельзя. Я сам не могу с тобой заниматься, где мне! Эти проклятые уроки скоро меня совсем доконают… Какая-нибудь капризница платит гроши, да ещё привередничает! Всякой моднице теперь надо уметь играть на лютне, и, пока я их научу сносно играть, они меня вконец изведут и истерзают мне уши! Вот я и не хочу такой же дороги для тебя, мой мальчик, – продолжал синьор Винченцо. – Музыка – дело хорошее, но не отдавай ей всю жизнь. Вот и это, – он показал рукою на бумагу, где начертил математические фигуры, – и это дело хорошее, а посвящать ему жизнь глупо. Пусть занимаются этой наукой богатые люди, которым нечего делать. Эта наука не прокормит. Есть много более прибыльных занятий, вот, например, торговля. А чтобы быть купцом, который возит товар и ведёт дела по всему свету, надо иметь смётку, да ещё кое-что надо знать. Вот и тебе надо поучиться, тогда ты, может, и не будешь голодать, как голодает твой отец…

Синьор Винченцо вздохнул, вспомнив, что сегодня Джулия накормила его пустой похлёбкой, даже без масла.

«Быть купцом, – думал Галилео, – ездить с товарами далеко за море, в чужие страны, увидеть много нового… что ж, пожалуй, это и интересно».

Он не совсем довольным тоном спросил отца:

– Я буду ходить в школу?

Не успел синьор Винченцо ответить, как у ворот послышался обычный стук молотка, и скоро в комнату вошёл человек в чёрном плаще и чёрной шляпе.

– К вашим услугам, благороднейший, достопочтеннейший синьор, – заговорил он, подобострастно раскланиваясь. – Имею честь пожелать доброго здоровья и благоденствия знаменитейшему маэстро Винченцо Галилею… Вы посылали за мной? Покорный слуга вашей милости, учитель риторики, логики, латинской грамматики и других наук, уважаемых в просвещённых странах, Якопо Боргини…

После этой витиеватой речи он искоса бросил взгляд на убогую обстановку комнаты.

– Добро пожаловать, почтеннейший педагог! – отвечал Винченцо и подвинул гостю кресло. – Да сохранит вас святой Иоанн, покровитель Флоренции! А вот и ваш будущий ученик, смею надеяться!

Якопо Боргини, не откладывая дела в долгий ящик, тут же принялся экзаменовать Галилео. Мальчик отвечал бойко, но, как только пробовал рассказать что-нибудь своими словами, учитель его поправлял:

– Ай-ай-ай! Неверно! Оно, положим, суть и одна, да слова не те. Если бы мы смели передавать науку своими словами, то, пожалуй, и в церквах бы каждый стал молиться по-своему, а то для всякого случая жизни есть у святой церкви своя молитва, и Священное Писание пересказывать своими словами – великий грех и невежество. Если в Священном Писании говорится: «И быть по сему» – нельзя сказать: «Быть по сему», опустив «и», или же «По сему и быть»; следовательно, суть меняется, если меняются слова, и ты это хорошенько запомни.