Апостол
Шрифт:
Между тем, Павел столкнулся с еще одной проблемой. Из Коринфа поступали тревожные известия. Может быть, их принес Аполлос, вставший на сторону Павла в последовавшем конфликте, а может быть, кто-нибудь из путешественников. Так или иначе, Павел, обеспокоенный не на шутку, решил посетить Коринф с кратким визитом. То, что он увидел, потрясло его. К несчастью, он не мог оставаться в Коринфе и ждать лучших времен — его ждал напряженный труд в Асии. Он считал, что, раз возникши, церковь должна научиться сама постоять за себя и не звать на помощь при первых же неудачах. Насаждение новых общин было гораздо важнее. Павел даже взял с собой в Асию бывшего начальника коринфской синагоги, Сосфена, чтобы тот помог ему проповедовать в горах Анатолии.
Когда Павел и Сосфен возвратились в Асию,
За несколько недель до этого умер император Клавдий, отравленный своей кузиной и четвертой женой Агриппиной. У Клавдия и Агриппины был общий прадед — Август; поэтому Клавдий усыновил и назначил своим преемником сына Агриппины от первого брака — Нерона. По замыслу и настоянию Агриппины, Нерон был немедленно объявлен Принцепсом Сената, или Императором. Агриппина боялась, что ее родственник Силан, по родству стоявший едва ли не ближе к Августу, чем Нерон, составит заговор, чтобы отомстить за смерть Клавдия, своего старшего брата покровителя, и захватит трон, убив наследника и его мать. Таким образом, Силан стал первой жертвой нового правителя. По приказу Агриппины, всадник Публий Целер и его вольноотпущенник Гелий, заведовавшие личной собственностью императора в Асии, "подложили проконсулу яд на праздничном обеде", — пишет Тацит, — "действуя так, чтобы все это заметили".
Власть над провинцией до назначения нового проконсула перешла в руки Целера и Гелия. Не теряя времени, они начали уничтожать всех своих врагов. Ни один человек, в той или иной мере пользовавшийся покровительством или симпатией Силана, не мог теперь чувствовать себя в безопасности. И Павел в том числе.
В путешествии Павла могла подстерегать опасность. Но Павел все же решил идти, взяв с собой в попутчики Сосфена, македонянина Аристарха, Гаия, и, возможно, Аполлоса. Теперь им предстояло страдать не только от трудностей пути, жары, ненависти неугомонных иудеев и поклонников Артемиды, не терпевших христиан несмотря на то, что Павел ни словом, ни делом не оскорблял их божества. Власть переменилась, и на каждом шагу могла встретиться ловушка, расставленная чиновниками, стремящимися выслужиться перед новым начальством и показать, что они не подчиняются постановлениям Силана. "Даже доныне терпим голод и жажду", — писал Павел вскоре, — "и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне". Но не все так относились к проповедникам — многие прислушивались. Двери открывались перед ними, открывались бесконечные возможности.
Но путешествие их прервалось из-за еще более ужасных новостей из Коринфа. Павел узнал, что один из коринфских христиан совершил грех, отвратительный даже в глазах безумствующих в пороках язычников — и его не изгнали из общины, не отлучили от церкви! Павел видел, что созданная им церковь рушится, опускается в бездну язычества. Потом он получил письмо от пресвитеров коринфской церкви, просивших его разъяснить некоторые вопросы, затронутые им в предыдущем, ныне утерянном послании. Но в письме пресвитеров не упоминалось о катастрофическом состоянии дел в их общине.
Нет, Павел не забывал о братьях своих в Коринфе. Новые начинания не вытеснили памяти о прошлом; Павел чувствовал свою ответственность за все, что происходит в действующих уже церквах: превыше всего, писал он, "ежедневное стечение людей, забота о всех церквах". Он решил вернуться в Эфес и посвятить несколько дней или недель составлению послания, призванного полностью разрешить возникшие трудности, восстановить дисциплину среди христиан Коринфа и просветить их умы так, чтобы они не отступались больше. А потом он, возможно, и сам придет к ним.
Глава 26. Любовь прежде всего
Когда Павел прибыл в Эфес, его уже ждали там несколько коринфян, "из домашних Хлоиных", приехавших по своим семейным или торговым делам и привезших более подробные и еще более удручающие известия от коринфской общины.
Оказывается, христиане судились друг с другом в языческих судах, церковь Коринфа погрязла в раздорах. Одни заявляли, что они "Павловы", другие называли себя последователями Аполлоса, а некоторые даже организовали "партию" Петра (который тоже, возможно, посещал Коринф). Один или двое говорили, что ничем не обязаны апостолам: "Мы — Христовы". Вместе с раздорами возникло высокомерие — одни считали, что они "выше, достойнее перед Богом", чем другие. Нет большего контраста, чем между посланиями Павла к филиппийцам и к коринфянам: первое излучает счастье и радость, второе полно боли и горечи: "От великой скорби и стесненного сердца я писал вам со многими слезами, не для того, чтобы огорчить вас, но чтобы вы познали любовь, какую я в избытке имею к вам".
Происходившее в Коринфе было ярким примером трудностей, сопровождавших Павла повсюду в его деятельности. Целью, желанием его было, чтобы каждый христианин был нравственно и духовно совершенен перед Христом; но каждый раз мешали человеческие слабости и ложные учения смущали умы. Христос предостерегал об этом — Ему нужна любовь свободная, добровольная, а не по принуждению. Но Павел неудачу каждого воспринимал как свою собственную, особенно, когда обращенные предпочитали разделение единению, похвальбу смиренному служению Господу, половинчатую любовь — полному посвящению себя Иисусу — несмотря на Христову готовность наделить каждого совершенством и силой Своей.
Павел продиктовал Сосфену выражение благодарности и веры, удивительное по своему спокойствию и уверенности, после чего перешел к самой болезненной проблеме, взывая ко всей коринфской общине: "Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились?" Он благодарил Бога, что не крестил никого в Коринфе, кроме Криспа и Гаия; потом добавил, что крестил еще Стефана и его домашних, но больше не может припомнить. "Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова". Павел особенно подчеркивает эту мысль, чтобы сразу вести обсуждение вопроса на более высоком уровне, чем это делали другие современные ему мыслители, видевшие высшее благо в человеческой мысли и человеческих условиях. С евангелической точки зрения мудрость и здравый смысл людей смехотворны: "Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов — Христа, Божию силу и Божию премудрость".
"Потому что немудрое Божие премудрее человеков, а немощное Божие сильнее человеков". С помощью довольно длинного рассуждения Павел объясняет, что человек неспособен познать Бога силой разума. И даже если бы Павел знал, какие чудеса человеческого знания возникнут через две тысячи лет, как сложно устроен человеческий мозг и анатомия тела, как огромна вселенная, в которой земля вертится, как былинка в бесконечном пространстве — он сказал бы то же самое, и, может быть, с иронией заметил бы, что люди, обнаружив ничтожество своей планеты, вместо того, чтобы осознать это ничтожество, возомнили, что могут объяснить все, не нуждаясь в Боге. Нет, мы не знаем ничего. "Проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы… Кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия". — "Ибо кто познал ум Господень", — цитирует Павел Исайю, — "чтобы мог судить Его? А мы имеем ум Христов".