Апозиопезис
Шрифт:
— Помолимся, может? Это успокоит твой гнев, — предложил джинн.
— Сунь себе свою молитву в задницу, негритос, — произнес басом упырь. — Мне нужна моя музыка. Слышишь? Отдайте мне мою музыку!
— Я уже догадался, коллега, что ты связан с музыкой, — кивнул Алоизий. — А не мог бы ты уточнить свое желание? Ты же знаешь, что мы, джинны, в желаниях доки, но будет неплохо, если бы их чуточку конкретизировать. Это нам весьма поможет, так что соберись. Кто забрал у тебя музыку, и где она находится?
— Повсюду. Нет, не знаю. Где-то здесь. Не могу отдохнуть, не могу о ней забыть. Она постоянно меня будит. Не помню: ни нот, ни аккордов, ни слов. Зато знаю, что вот она — тут… — Упырь заикался, выговаривая слова с громадным трудом. — Играет, вот я и прихожу. А потом оказывается, что это не моя музыка. Что меня обманули, обокрали. А я не познаю ни мгновения покоя, пока не найду ее! Ведь она — это часть моей души, понимаешь? А без нее — больно, о, как ужасно больно! — Силуэт расплылся в темноте, фисгармония глухо затрещала. Фигура сформировалась на грязной стенке, теперь уже плоская, ее очертания образовывали клочья паутины, подтеки и сырые пятна грибка, которые перемещались вместе с упырем. — А еще имеется она, моя любимая. Я вижу ее глаза, волосы, чувствую запах. Когда-то ее улыбка согревала мне сердце, и музыка рождалась в нем сама и звучала, звучала, все время звучала. А потом что-то произошло. Это было очень больно, у меня забрали ее, и музыка тоже ушла. И там же был он, злодей. Черный мундир, блестящий орден. Найди его и спроси. Он знает, где моя музыка. Найди его и спроси, иначе убью. Каждого убью…
Клочья паутины и пятна застыли на месте. Фисгармония простонала и с грохотом рассыпалась на кусочки. Алоизий задумчиво вздохнул. Тип с той стороны говорил о женщине, это многое объясняло. Разочарование в любви, трагическая смерть и — пожалуйста — перед нами упырь! Вот почему он не знает древние языки! Это не настоящий демон, а только страдающая душа, зато обладающая громадной силой. При жизни этот человек должен был быть кем-то необычным, с сильным характером. Так что круг подозреваемых значительно сужается. Наконец-то хоть какая-то зацепка! Необходимо срочно сообщить Данилу о прогрессе следствия.
— Вставай, пан Мориц. — Джинн легонько пихнул ногой лежащего ничком еврея. — И не надо устраивать сцен, здесь вам не театр.
— Диббук! [50] — схватился на ноги торговец рыбой. — В моем подвале! Это же конец света, что только люди скажут?! Зачем вы его вызвали, пан Алоизий? Нет, я покончу с собой! Впрочем, и так уже все равно, никто не пожелает иметь со мной дела и не захочет со мной торговать. Ой нет, уж лучше вы меня сами убейте! Раз уже вы и так затянули петлю мне на шее, то доведите дело до конца! Ну, быстрее! Или просто пробейте мне чем-нибудь мое несчастное сердце! — Еврей разорвал рубашку, открыв миру худую куриную грудь. При этом он старательно вытаращил глаза, редкие волосы торчали во все стороны.
50
Диббук (идиш — дибэк, от иврит — прилепившийся) — злой дух в ашкеназском еврейском фольклоре, являющийся душой умершего злого человека.
Душа-диббук не может расстаться с земным существованием из-за своих преступлений (например, самоубийства) и ищет живой организм, в который может вселиться. Концепция диббуков похожа на демонов и духов, которых изгоняют в Католической Церкви в процессе экзорцизма. Предполагается, что душа, которая в своей земной жизни не закончила своё предназначение, может завершить его в форме диббука. Концепция диббуков упоминается в каббалистической литературе с XVII века.
Диббук изгоняется цадиком и десятью другими членами еврейской общины, которые при этом одеты в погребальные рубашки. При процедуре изгнания диббука сжигают ароматные вещества, читают молитвы и трубят в шофар. — Еврейская энциклопедия
— То что вы любите устраивать театр, мне известно, — Алоизий только махнул рукой. — Вот и Моисей был точно такой же, тоже обожал театральные жесты: горящие кусты, каменные скрижали, расступающееся море. Знаю, знаю, только успокойтесь, я уже ухожу.
— Моисей?! Пан знал Моисея?!
— Мой дядюшка имел честь быть его духом-покровителем. — Джинн пожал плечами и направился к выходу. — Сам я видел его только раз, но это было так давно, что нечего и говорить. И не надо так беспокоиться пан Мориц, диббук сюда не вернется. Единственное, какое-то время не играйте на инструментах. Вот это вот важно! Никакой музыки!
Мориц Хундесфельд ничего уже не добавлял, только глядел на негра широко раскрытыми глазами, словно видел его впервые в жизни. Он знал Моисея! В глазах еврея заблестело неподдельное уважение и идущее от самого сердца восхищение. Он хотел было что-то сказать, но только квохтал словно курица.
— А за гостеприимство рассчитаемся, когда все это закончится, хорошо? — Алоизий похлопал хозяина громадной ладонью по плечу. — И передайте спасибо жене за превосходного карпа. Я такого не пробовал еще со времен разрушения Иерусалима…
— Римлянами? — вздохнул Мориц. — Ай-вэй! Вашему превосходительству не следует забивать голову никакими расчетами. Для меня великая честь возможность называть вас своим приятелем. И этого хватит. Ой, минуточку, не выпущу же я вас голышом, сейчас чего-нибудь найдем прикрыться. — Хозяин кланялся и скалил зубы в улыбке, на лбу крупными каплями выступил пот. — Так пан и вправду проживал в священном городе в наше, еврейские времена?
— Ну да! И тогда я еще был моисеева вероисповедания, только лишь после разгрома принял политеистическую римскую веру.
— Пан был евреем?! — Мориц остановился, будто вкопанный.
— А что в этом такого удивительного? Кто из нас не был тогда евреем! — Вспомнив молодость, Алоизий только улыбнулся.
Варшава, 13 (25) ноября 1871 г., 19:00 вечера
Главный зал «Ресурсы Обывательскей» [51] сиял свечением газовых бра и висящих под потолком сотен «миллеровок», очень ярких и практически не дающих дыма стеариновых свечей, заткнутых пучками в люстры. Но даже если бы свечи были из воска, на их дым и так никто не обратил бы внимания. Воздух был заполнен потрясающей мешаниной запахов дешевых и дорогих духов, мужского одеколона, сигарного и папиросного дыма. Помещение заполнялось с каждой минутой, непробиваемая толпа теснилась у входа и толкалась довольно-таки грубо. Хотя хватало и дам в кринолинах и узорных шляпках, достойно перемещавшихся в компании джентльменов во фраках, в большинстве своем зрители принадлежали к низшим слоям общества. Иногда общий гомон перебивался громким смехом студентов и подмастерьев, и даже ссоры и ругань. Это было знаком, что билеты на концерт стоили сущие копейки, так что их могли себе позволить даже не очень-то богатые любители музыки.
51
Resursa Obywatelska («Мещанский Клуб», «Мещанское Собрание» — в отличие от дворянского собрания, клуб по интересам) в Варшаве — здание по адресу ул. Краковское Предместье 64, спроектированное Эдвардом Чихоцким и возведенное Леоном Карасиньским в 1860–1861 годах. В 1861–1939 году здесь располагалось Варшавское Купеческое Собрание. — Путеводитель по Варшаве.
В узеньком входе начался скандал, быстро перешедший в драку. Кто-то вопил пьяным голосом, но швейцары быстро вывели его силой. Публика даже не обратила внимания на инцидент, все толкались, чтобы найти себе место как можно ближе к возвышению, на котором выставлялся оркестр.
— Прошу вон туда, фроляйн фон Кирххайм, мои люди держат места во втором ряду, — указал полковник Кусов дорогу Генриетте. — Нам нужно сесть чуточку сбоку, чтобы за всем следить. Прошу вас внимательно приглядывать за публикой, быть может, вы заметите что-то вас беспокоящее. Как жаль, что мы здесь не для того, чтобы развлекаться.
— Долг прежде всего, полковник.
Геня сумела подавить смех, но губы ее превратились в тоненькую линию.
Кусов приехал за ней на экипаже, на сей раз на нем был элегантный, но традиционный фрак и цилиндр. Единственным украшением его костюма была серебряная звезда ордена св. Владимира, закрепленная на левой стороне груди. Как и обычно, офицер демонстрировал аристократичные манеры, хотя и позволил себе несколько шуток и улыбок. Гене показалось, что Кусов глядит на нее с характерным огоньком в глазах, огоньком желания, как будто желая сорвать с нее платье. Ей даже жарко сделалось. Мужчины крайне редко глядели на нее подобным образом. Как правило, ее побаивались или проявляли к ней холодное уважение, как, например, Данил Довнар. А ведь каждая женщина любит чувствовать себя желаемой, даже если роман не имеет шансов на успех. Так что подобный взгляд соответствующего джентльмена был словно комплимент.