Араб у трона короля
Шрифт:
— Кого?
— Послов, мать твою!
— Трое, великий шахиншах.
— Веди главного.
Погода стояла отличная. Я совмещал полезное с приятным, принимая доклады и созерцая, как работают на стройке люди, течёт вода и горит костёр на котором жарился молодой баран. Майский ветерок продувал открытый с трёх сторон квадратный шатёр. Я, удобно расположившись среди огромного количества подушек, ждал и немало удивился, когда увидел того, кто представлялся послом.
В шатёр в сопровождении приставов вошёл Беклемишев Иван Никитич, тысяча пятьсот
«При Василии Третьем он не был в фаворе, а при Юрии Первом, в послах», — подумал я. — «Узнает ли? Столько лет прошло. Вот так встреча!».
— Тебе, посол, разрешено говорить, — сказал визирь «посольского приказа» послу.
Беклемишев чуть склонил голову в приветствии.
— Мы, шахиншах, имеем только одну просьбу, чтобы ты отпустил нас в Московию.
Мне претили условности, царившие при дворе султана, когда султану следует разговаривать с низшими через посредников, коими назначались всевозможные «паши». У меня их тоже было в достатке. В основном это были генералы и верховные чины в правительстве: чашун-паша (полиция), бастанжи-паша (дворецкий), капудан-паша (адмирал). Но разговаривать я предпочитал сам.
— А мы, уважаемый посол, тоже имеем к тебе свою просьбу, — произнёс я.
Беклемишев посмотрел с удивлением, но не потому, что меня узнал, а потому, что с русскими послами султаны никогда не разговаривали. В лучшем случае, они могли выслушать посла. А уж о чём-то кого просить?
Посол не нашёлся, что сказать, и лишь снова слегка склонил голову. Я выдержал «мхатовскую» паузу.
— Это, конечно, просьба не к тебе, а к твоему государю. Отпустите Максима Грека, — попросил я. — Пусть он вернётся домой вместе с нашим послом.
Беклемишев даже отступил назад от неожиданности просьбы.
— Зачем он вам, о великий шахиншах? — Спросил он, забыв о том, что послы должны молчать, пока их не спросят. — Он же христианин…
— И что? — Удивился я. — Он грек, а значит мой подданный. Если считается, что он нарушил ваши законы, я выкуплю его. Пусть ваш царь назначит за него цену.
Беклемишев снова отшатнулся, и я сначала не понял, почему. Лишь после его ухода я вспомнил, что в подготовленном визирями письме Юрий Первый не титулуется, как царь. Мои писцы просто скопировали титул с копии предыдущего письма Василию, подписанного Сулейманом Великолепным. Это только с Ивана Васильевича, вроде как, утвердился титул — царь. После его «венчания» на престол. Хотя уже и Иван Третий, кажется, на нём настаивал.
— Думаю, это можно будет устроить даже без выкупа, — осторожно произнёс посол.
— И ещё. Скажи Юрию, что хочу поговорить с ним лично. Предлагаю встретиться где-нибудь под Казанью. Я подойду туда к зиме этого года.
— Но… Как же я передам? Мы ещё здесь, а путь до Москвы долгий.
— Сразу и отправляйся.
— Когда позволишь выступить в путь, о великий?
— Как соберётся моё посольство. Мои воины помогут тебе на волоках. Дней через семь. Будьте готовы.
— Уже готовы! — по-пионерски сказал Беклемишев и тут вошёл Донг.
Ну, как вошёл? Не вошёл, конечно, так как войти под шатёр он физически не мог. Заглянул, приподняв верхний край палатки. Заглянул и удивился.
— О, боярин! — Сказал Донг по-русски. — А ты, как здесь?
У Беклемишева надломились колени, и он сел на ковёр, уставившись на меня, «во все глаза».
— Вот, млять! — Не удержался я. — И принесла тебя нелёгкая, Донг.
— В чём дело, великий вождь? — Снова удивился великан.
— Вы ли это, сэр Питер!? — Изумился посол Московии, наконец-то узнав меня.
Мне удалось не расхохотаться и сохранить на лице серьёзность и спокойствие, подобающие императору.
— Меня называли и так, — согласился я. — Сейчас я шахиншах Османской Империи Питер Ибн Араби.
— Но как?! — Всё ещё сидя спросил Беклемишев.
— Вы поднимитесь, Иван Никитич. Не годится сидеть в присутствии императора, — произнёс я по-русски, и подал знак приставам.
— Помогите господину послу подняться.
Но Беклемишев уже и сам, несмотря на свой почтенный возраст, довольно проворно вскочил на ноги.
— Опустите крылья шатра, выставьте охрану по периметру и все выйдите, — приказал я визирю. — Я буду говорить с послом наедине.
Пока опускали «крылья», мы с Беклемишевым молчали, но это продлилось недолго.
— Никто не должен знать о моей предрасположенности к Московии, господин посол, — сказал я. — Особенно греки. И Максим Грек в том числе. Я знаю, что вы входили в его… э-э-э… группу единомышленников. Но знаете ли вы, что и он, и османские послы, находившиеся у Московского трона, зело настраивали султана на вражду с Московией.
— Знаю о том, эфенди, — сказал посол. — Много вскрылось в допросных каморах. И Максим Грек покаялся, и османский посол Искандер не просто так умер. Сказали, что корысть имели в войне Руси с Османами освобождения ради греков от турок. На Русь рассчитывали. Что Грецию от ига освободит.
Я, не удержавшись, фыркнул.
— Ига!? Да греки, считай, в масле катаются. Все значимые посты в правительстве султана, да и моём, занимают. У меня их здесь человек десять. Умные, чего уж таить, и начитанные. Храмы, монастыри службы служат, прихожан и чернецов не гнобим. Ну, обложил я их десятиной, но ведь не пятидесятницей! Садись, Иван Никитич… Вон, возьми…
Я показал ему на пару специальных подушек для седалища. Он осторожно присел на одну и в ожидании смотрел на меня.
— Ждёшь ответа на вопрос: «как?».
Посол кивнул.
— Долгая история, но с тобой Иван Никитич, кривить душой не стану. Ты муж умный и на язык смелый. Не зря тебя Берестенем кличут. Крыжовник и колюч, и кисел на вкус, не каждому по нраву. Как и ты. Наслышан о тебе немало. И, похоже, ты мне провидением послан, ибо никто лучше тебя мысль мою царю Василию не донесёт.