Арбатская излучина
Шрифт:
— Да нет, не приходилось… Вот как-нибудь и показали бы мне… — произнес он осторожно.
Она, не ответив на это прямо, продолжала «налетать» на него:
— Вы небось и заводов современных не видели, а есть такие, что в зелени утопают. Не в одной красоте тут дело, а в потребности души… Однако что-то разговорилась с вами, а вам домой, верно, не терпится… — произнесла Мария Васильевна с выжидательной интонацией, так что Иван Петрович ответил быстро:
— Меня дома никто не ждет.
Ему показалось, что его ответ ее немного озадачил.
Не сговариваясь, они пошли по бульвару. Хотя она была высокой и тонкой, рядом с Дробитько уже не казалась такой «ящеркой». И шаг у нее был неширокий, но он подстроился к ней.
Мария Васильевна часто останавливалась, он не мог уловить, что именно привлекает ее внимание. Один раз она обошла вокруг старого ясеня, и он невольно отметил, как она смотрит: одновременно по-хозяйски и все же не совсем по-деловому, а любуясь… Она показала ему на привезенные в этом году рябинки и молодые березки, высаженные по тройке. Она ничего не сказала при этом, но он подумал: «Это ведь уже не ее участок…»
Они бродили долго и вдруг попали в какой-то окраинный сквер, где была видимость запустения. Но только видимость; «запустение» было продуманно и так живописно, что даже Иван Петрович проник в «затею»… Здесь был маленький овражек, по склонам его тянулась заросль таволги, медовый запах стоял над ней легким облачком, в котором вились пчелы. Здесь не было ни клумб, ни рабаток, но глаз уже привычно находил среди кажущейся «стихии природы» искусно вкрапленные группы простеньких петуний и львиного зева…
Они прошли совсем немного и оказались на берегу прудика, на поверхности его лежали ярко-зеленые палитры кувшинок, нераспустившиеся бутоны стояли среди них, как свечки.
Ни души не было вокруг, но на противоположном берегу из кустов торчали три самодельные удочки, вернее всего — ребячьи. Что могло водиться в этом махоньком водоеме? «А многое, — с легкой завистью подумал Иван Петрович, такое тут просвечивало илистое зеленоватое дно. — Карасики, ерши, а между корягами — налимы».
Ничего особенного, собственно, не было сказано или увидено, но прогулка эта их сблизила.
«Вот какая она!» — неопределенно думал он про Марию Васильевну и словно по-другому увидел ее, мгновенно вспомнив, какой она показалась ему с первого взгляда. Он еще тогда подумал: «Такая бросится на помощь!» Почему он так подумал?
Ему остро захотелось узнать о ней: что у нее за плечами? Но вспыхнувший внезапно интерес тотчас погас. Какая разница? Что она может изменить в его судьбе?
Все же он порадовался тому, что в густой пелене его равнодушия пробиваются словно бы окна: кто знает, может, не все потеряно, может, еще осталось что-то… Разве не бывало в его жизни таких моментов, словно стоишь у обрыва, и вдруг еле заметная обнаруживается тропинка, и что-то еще ждало за поворотом? Всегда есть что-то, что ждет за поворотом.
О Юрии, а тем более о Вале он не думал, хоть было ему ясно, что Юрий вспомнит о нем, обязательно вспомнит. Ему хотелось бы как можно оттянуть встречу, но тут уж от него ничего не зависело. Ровно ничего.
Юрий позвонил в субботний вечер. Дробитько не давал ему своего телефона, но ничего не стоило узнать его у начальника участка. И говорил Юрий так же решительно, беспрекословно, как всегда: ждет Ивана к себе на дачу, никаких отговорок, посылает за ним машину. Сейчас же.
Дробитько обреченно вздохнул и пошел на кухню гладить китель: он все еще казался себе ужасно нескладным в штатском.
Пока молчаливый вышколенный водитель вез его по городу, Дробитько тщетно пытался смоделировать предстоящую встречу: о чем будут говорить? Хорошо бы обойтись без воспоминаний. Но Юрка не обойдется. И со своим прямым, честным взглядом так представит все, что и он сам, Иван, поверит: произошло все так, как теперь проникновенно и душевно вспоминает Юрий.
А Валя? Какая она теперь? Он ведь не видел ее много лет. Нет, впрочем, как-то встретились. Опять же случайно, на улице. Вопросы-ответы были беглые, несущественные. Она показалась ему непостаревшей: напротив, расцвела. А впрочем, оставалась для него всегда одной и той же: из той деревеньки на берегу оврага. И тут уже ничего нельзя было поделать.
Но когда машина выехала за город и уже потянулись по обе стороны шоссе знакомые рощи с успокаивающе белеющими в ранних сумерках березовыми стволами, с проселочными дорогами, в конце которых чудилось что-то знакомое, нужное: какой-то дом, в котором не то ты был когда-то, не то еще будешь… Тогда Дробитько вовсе перестал думать о предстоящей встрече, весь отдавшись ощущению быстрой езды и беззаботности этого часа.
Почему-то он не предполагал, что у Чуриных будут гости. А почему, в сущности? Вполне можно было подумать, что Юрий не захочет с ним встречаться один на один. Но вот почему-то не подумал и теперь был обрадован, услышав шум, звуки музыки, — кажется, там на террасе даже танцевали…
Дача была крайняя, но все же замечалось, даже в сгустившихся сумерках, что поселок новый. Дача, вероятно, казенная, выглядела комфортабельной уже на первый взгляд. И конечно, сразу было видно, кто именно здесь обитает: по роскошному цветнику перед одноэтажным, небольшим, но ладным домом. В глубине двора просматривался гараж, около него стоял «Москвич», верно — гостей.
— Ну, Иван, уважил! Рад тебе, брат, и сказать не могу как! — Юрий с увлажнившимися глазами прижался чисто выбритой щекой к его подбородку: был несколько ниже. И как всегда, Дробитько как-то размяк, растаял от безусловно искренней Юркиной радости. Он поднялся на террасу и был представлен гостям, как «самый верный, самый близкий друг… фронтовая дружба, сами знаете, — святое дело!»
Гости охотно и шумно подтвердили это и предложили выпить штрафную. Здесь было немного народу: человек пять мужчин и две дамы. Дробитько удивился было отсутствию Вали, но один из гостей закричал: «Наконец-то! Теперь можно и за хозяйку!» Ивану Петровичу показалось, что если бы гость и не закричал и вообще никто ничего бы не сказал, он догадался бы о Валином появлении по тому, как часто забилось у него сердце.
Он не понял, какая она, да и не нужно было разбирать: он-то про себя знал, какая она для него, — только все в нем дрогнуло и словно бы натянулось струной, когда она, подойдя сзади, обняла его за шею и поцеловала в щеку крепко, так, что он подняться не смог, чтобы поздороваться, и сделал это с запозданием. И когда подносил к губам ее руку, она показалась ему странно легкой и нежной, и он вдруг отчетливо представил себе эту руку в обшлаге гимнастерки.