Арденны
Шрифт:
— Среди немцев? — закончила она вместо него. — Наверное, для того, чтобы вы убедились, капитан, — Генри Мэгон меня не выдумал. Я была и есть. И нам суждено было встретиться. Вот поешьте, — она пододвинула ему дымящийся котелок. Второй рядом безнадежно остывал на ночном морозе. — Не бойтесь, вас не убьют, — она протянула руку, тонкие пальцы Моны Ванны прикоснулись к его обросшему щетиной лицу.
— Я не боюсь, — преодолевая слабость, он взял ее руку, поднес к губам. — Теперь мне не страшно умирать.
— Не говорите так. Ешьте. Вам нужны силы.
Он вынул из кармана рисунок и протянул ей.
— Я видел вас сегодня. Хотел нарисовать. Но не успел закончить. Возьмите, на память.
Она взяла рисунок, взглянула, на нем запеклись капли крови. Потом вернула ему.
— Нет, нет. Вы закончите, еще будет время, я уверена. Вот вам карандаш. Я так хочу.
Подошел офицер в немецкой форме. Маренн повернулась.
— Фрау, — произнес он, — господин оберштурмбаннфюрер просит срочно подойти к нему.
— Сейчас иду, Фриц, — кивнула она. И поднялась.
Сидя у костра, Скорцени рубил жареное мясо ножом с зигзагом SS на рукоятке. Рядом на снегу расположился Айстофель, терпеливо дожидаясь своего куска. Когда она подошла, Отто взглянул на нее мрачно.
— Я знаю, чего ты хочешь, — начал без вступления. — Чтобы мы сохранили ему жизнь. Но это невозможно. Мы убиваем даже собственных раненых, чтобы они не стесняли нас.
— Он нас не стеснит. Я сама отвезу его на джипе в американское расположение. Меня никто не заподозрит, медсестра — и медсестра. Сдам в госпиталь.
Скорцени смотрел перед собой, протыкая ножом снег. Он знал, что должен отказать, и понимал, что не сможет. Не сможет расстрелять этого англичанина у нее на глазах, после того, как она попросила сохранить ему жизнь. Он уже один раз сделал так, в сорок первом под Москвой, и это едва не разрушило их отношения. Нет, повторить подобное невозможно. Все и так держится на волоске. Английскому сэру повезло.
— Вот что, — он поднял голову и взглянул ей в лицо, она затаила дыхание. — Одна ты его не повезешь, с тобой поедет Раух, — он кивнул адъютанту. — Ни о каком госпитале не может быть и речи. Оставите в расположении и — все, никакого риска. Так, чтобы его быстро нашли. Думаю, он будет молчать. Иначе ему придется объяснить, как случилось так, что он попал к диверсантам, а его оставили в живых. Контрразведка с живого с него не слезет. Так что придумает что-нибудь более правдоподобное. Мы будем ждать вас в квадрате Ф, — он показал на карту. — Ясно, Раух?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
Когда она вернулась к Джеймсу, тот протянул ей рисунок.
— Вот, я закончил, возьмите.
— Что это? — Скорцени подошел следом за Маренн и сразу заметил, что она держит в руке. — Еще один шедевр для Национальной галереи с твоим изображением? Англия неравнодушна к тебе, прямо скажем.
— Я тоже неравнодушна к ней, — улыбнулась она. — Несмотря ни на что.
— Вы должны помнить, капитан, — Скорцени внимательно посмотрел на Джеймса, — кому обязаны своим спасением.
— Я буду помнить всю жизнь, — проговорил тот, неотрывно глядя на Маренн. — Женщине с картины английского лейтенанта.
— Вы пока поспите, — Маренн заботливо укрыла его плащом. — Мы тронемся утром, когда утихнет пурга.
Потом повернулась к оберштурмбаннфюреру.
— Раненый нуждается в покое.
Скорцени молча отошел к костру. Она подошла сзади, положила руку ему на плечо.
— Ты знаешь, это противоречит инструкции, — сказал он, не поворачиваясь. — Уж лучше бы было взять с собой Джилл. С ней хоть и мороки больше, но зато у нее нет столько знакомых по всей Европе и Америке. Ее портреты не пишут под разрывы снарядов. Собственной кровью.
— Спасибо, — она приникла головой к его плечу и уже не чувствовала ни ветра, ни мороза, только привычный, родной запах его тела. — Мне было бы больно смотреть, как он умрет.
Он наклонился, поцеловал ее в губы.
— Еще бы, с таким-то рисунком. У парня недюжинный талант.
— В его манере есть что-то от Матисса, ты не находишь?
— Матисс, прерафаэлиты, это все слишком тонкая материя для нашего диверсионного дела. Но если ты так считаешь, я согласен.
Она теснее прижалась к нему и прошептала:
— Я так считаю, я так считаю. И я рада, что Кальтенбруннер все-таки разрешил поехать мне вместо Джилл. Она бы никогда не уговорила тебя сохранить жизнь английскому офицеру, пусть даже он талантливый художник. Пойти против инструкции и циркуляров. Мне, правда, тоже удается это не всегда, — она явно намекала на сорок первый год. — Но хорошо, что на этот раз получилось.
Пауля Эберхарта оперировали через два дня после того, как началось обследование. Операция длилась три с половиной часа. Маренн, как всегда, была точна и искусна. Бригада врачей под ее руководством, как слаженный ансамбль, действовала четко. Все это время фрау Лотта ожидала там, где ей указали, — в специальной комнате для посетителей, обставленной уютной мягкой мебелью. Она не могла найти себе места и сама сбилась со счета, сколько раз она прошла по комнате — от окна до двери и назад.
— Вы должны знать, что каждая операция на головном мозге уникальна. Будем надеяться — все завершится успешно, — сказала ей доктор накануне. Теперь эту последнюю фразу: «Все завершится успешно», — фрау Лотта повторяла как заклинание.
В этот же день Кальтенбруннер прервал затянувшееся молчание и без особого удовольствия сообщил Скорцени, что его рапорт удовлетворен — вместо Джилл Колер в составе диверсионной группы в Арденны направится Ким Сэтерлэнд.
— Я слышал, что без вмешательства рейхсфюрера дело не сдвинулось, — иронично осведомился Алик, узнав новость. — А того как следует подзадорил наш общий шеф.
— Да, Шелленберг имел беседу с Гиммлером. После чего тот позвонил Кальтенбруннеру.
— Ему отпускать Маренн в Арденны под пули — как нож по сердцу, но он понимает ее чувства — все ради того, чтобы спасти Джилл. Я думаю, это правильно. Коли Кальтенбруннер не может пережить, что отряд вообще останется без дам. Чепуха какая-то!
— Он не может пережить, чтобы признать, что его затея — глупость, и ничего больше.
— Я согласен.
— Я еду в Шарите, надо сказать Маренн.