Аргентина. Нестор
Шрифт:
Подняла с колен пистолет и спокойно прицелилась – прямо в брюхо.
– Предложила бы тебе кресло, крестный, но лишнего нет, а вставать не хочется. Так что садись прямо на ковер. И, очень прошу, не заставляй меня стрелять.
– Но Соль!..
Бас обернулся фальцетом. Ствол пистолета дрогнул, и профессор Бертье грузно опустился на пол. Запахнул халат, задышал громко.
– И не стыдно! Грозить оружием – и кому?! Влезла через балкон, стекло разбила… Ты уж извини, но я буду вынужден всё рассказать Жеану…
Соль кивнула.
– Расскажешь, когда встретитесь. Начальство наверняка
– Почему? – взгляд крестного внезапно налился злобой. – Спрашиваешь, Соль, на кого я работаю? На Францию, девочка. Когда мы познакомились с твоим отцом, мне обещали помочь в исследованиях древней Окситании, альбигойцев, катаров. Вы же прямые их наследники! А чем кончилось? Грязная политика, заговоры, террор!..
Голос загустел, налился металлом. Соль поморщилась.
– У меня хорошая память, крестный. В Берлине ты много раз повторял, что республика во Франции умирает, что только возрожденная аристократия сможет спасти и твою родину, и всю Европу. Все-то ты знал! Между прочим, пока нас не начали отстреливать, по нашей вине не пострадал ни один французский гражданин. Мы даже ваших шпионов отпускали. Помнишь художницу, внучку Верлена, за которую ты просил? И правительство о нас знало. Мы обещали не вступать в контакт с вашими политическими партиями и обещание сдержали…
Профессор засопел, мотнул тяжелой головой.
– Обстоятельства изменились, девочка. В ближайшие дни в Европе может начаться большая война. Франции не нужна «пятая колонна».
От удивления она даже привстала.
– Война? Какая война? Где?
Крестный усмехнулся в густую бороду.
– Политикой ты не интересуешься, я давно заметил. На востоке война. Русские вот-вот нападут на Польшу, у поляков – военный договор с Францией. А Гитлер только этого и ждет. Между прочим, в Рейхе ваших тоже начали давить, несмотря на все соглашения. Может, и правильно. Земляне сами должны решать свои дела.
Соль вдохнула. Выдохнула… Война? Впрочем, даже это сейчас не важно.
– Ты прекрасный полемист, крестный. Выходит, мы сами виноваты, и да здравствует прекрасная Франция? Только за предательство надо платить, рыцарь Эжен.
Встала, подняла пистолет повыше.
– Н-нет! – профессор даже не упал, растекся по ковру. – Нет, девочка. Т-ты! Ты добрая, ты не сможешь выстрелить в человека!.. Нет!..
Легкий хлопок. Пуля из «парабеллума» вонзилась в стену. Бертье взвизгнул.
– Тебя будут судить, крестный. И если ты хочешь дожить до суда, мы сейчас пройдем в кабинет, и ты откроешь сейф, который за портретом маршала, твоего прадедушки. Мне нужны документы, часть мы сожжем, остальные заберу с собой. Постарайся не делать глупостей… А насчет того, что не смогу выстрелить, так это мы сейчас, если хочешь, проверим.
– Не надо! – Бертье приподнялся, не отводя взгляд от «парабеллума», встал на четвереньки. – Я согласен, согласен!
Соль усмехнулась, подошла к столику, где стоял графин с водой. Плеснула
– Ты знаешь историю, крестный. Тому, кто нарушил долг рыцаря и не соблюл свою честь, выливали на голову позорную чашу, а потом разбивали щит с его гербом.
Вода плеснула на затылок, потекла по шее, по плечам.
– Да будут дни твои кратки, и достоинство твое да возьмет другой. Отныне ты не рыцарь, Эжен Виктор Бертье!
Из плена надо бежать. Это и в уставе записано («бежать самому и помочь бежать товарищам…»), и здравый смысл велит, особенно когда на бифштекс намекают. Но это больше для кино про «Красных дьяволят», потому как враг тоже уставы читал и здравым смыслом владеет.
Пусть не тюремная камера, не башня старинного замка, а поди убеги! Окошко маленькое, под самым потолком, решеткой забрано, из подручных средств – две старые бочки, и те пустые. И почти полная тьма. Пленному не полагался даже чадящий свечной огарок. Всего-то и успел, что взглядом узилище окинуть, когда втолкнули и тяжелую дверь закрывали. Одно хорошо, шинель оставили, понятно, без ремня. Ее и на пол земляной положить можно, и просто закутаться, если не спится.
Александру Белову не спалось. Болела голова, перед глазами плавали желтые пятна, пульс назойливым дятлом стучал в ушах. А на душе безраздельно царила сестра-тоска. Куда ни кинь, всюду выходил даже не клин, а целый кол, осиновый и заостренный, как у англичанина Стокера, что про вампиров писал.
На курсах подготовки политсостава в Подольске Александр откровенно скучал. Лекции и лекции, стрельба хорошо если раз в неделю, гранату же только посмотреть дали, и то одну на отделение. Словно институт не покидал, конспекты, зубрежка, зачеты. А выходит, правильно учили! И форму польскую по силуэту распознал, и «Двуйку»-офензиву, чтоб она пропала, титуловал правильно, главное же собственную судьбу вычислил сразу и без ошибок.
«Тем, кто попал в плен, верить нельзя!» – сказал на лекции товарищ бригадный комиссар и велел занести слова в конспект. А потом, словно мысли слушателей прочитав, снисходительно посоветовал не обращать внимания на книжки «про войну» и кинофильмы для наивной молодежи. Да, там героические бойцы РККА из плена бегут, похвалы удостаиваются и дальше к победам шагают. Такое пишут и снимают ради оптимизма – и в доказательство превосходства советского человека над буржуазными выродками.
Нельзя! Нельзя верить!
Причина не в том, пояснил бригадный комиссар, что пленный наверняка все тайны-секреты разболтал. Жизнь – не кино, разговорят сразу. Есть нечто похуже. Вернулся красноармеец живой, снова в строй встал, а на душе зарубку сделал. Ни к чему ему теперь умирать, идти грудью на вражьи пули, если все так удачно обернулось. В следующий раз надо сразу бросать винтовку и руки вверх тянуть. Не наш уже человек, порченый! И сослуживцам дурной пример, поймут, что плен – это не так и страшно.
Поэтому товарищам будущим комиссарам следует запомнить и затвердить: бывшим пленным не верить, оправданий их не слушать, общение с иными бойцами пресекать. Есть компетентные органы, они и разберутся, до донышка вывернут.