Аргентинец
Шрифт:
— Нету у меня других переводчиков! — сердился Леша Пухов. — Мы уже везде побывали — и в университете, и в Академии наук. Если кто и знает китайские языки, так отказывается сотрудничать с нами.
Он с тоской глядел на своих вояк — кто был в халате, кто в тельняшке, кто только в драных штанах.
— Ох, солдаты революции, мать вашу! — вздыхал он.
Постепенно китайцы заучили, как по-русски будет «стройся», «шагом марш» и «ура». Но они не узнавали командиров — все белые для них были на одно лицо. Часовые даже Пухова останавливали: «Не хади!» — и только потом соображали, что перед ними комиссар Ле Ша. Имя его каждый раз вызывало ухмылки на лицах: как догадался Клим, «ле ша» означало что-то вроде дурака.
Инструкторы допоздна мучили новобранцев перебежками, прицеливанием и стрельбой. Вскоре из Москвы прислали телеграмму и потребовали, чтобы отряд был преобразован в «летучий»: теперь азиатских товарищей надо было обучать верховой езде.
Во дворе гренадерских казарм стал появляться воинственный казак с огромными седыми усами. Он торжественно проезжал на вороном коне мимо пешего строя:
— Смотреть на меня и учиться! — И галопом несся к соломенному чучелу. Взмах шашкой, гортанное «ась!», и чучело валилось, разрубленное пополам.
Китайцы восхищенно переглядывались и через Хэ передавали Климу, что такая наука очень им по душе. Но в отряде на пятерых приходилась одна зазубренная сабля, а лошадей вовсе не было, так что скакать до чучела приходилось на своих двоих, да и то по очереди.
Клим возвращался домой не раньше девяти — усталый, осипший. Хмуро здоровался с поджидавшей на лестнице Дургой.
— Что, книжек больше писать не будем? — спрашивала она. — Есть отличная идея: «Исстребление паразитов в домах и учреждениях».
Клим качал головой:
— Цензура не пропустит. Сразу заподозрит политический намек.
Он поднимался на пятый этаж, а снизу по полутемным пролетам неслось:
— А как насчет «Образцов заявлений и жалоб на все случаи жизни»?
Клим входил в квартиру, отдавал кухарке мешок с провизией и прятался у себя в диванной. На стене висел вырезанный из газеты календарь, и Клим каждый вечер зачеркивал один день — не сегодняшний, а завтрашний, чтобы создать иллюзию, что ждать осталось чуть меньше.
Глава 22
1
Бывает внезапное счастье — отмена приговора, чудесное исцеление, выигрыш в лотерею… Нина получила телеграмму от Клима. Она показывала ее Елене, Жоре и дяде Грише, перечитывала и хохотала:
— А вы говорили, что он меня бросил! Еще ругать смели…
— Все равно негоже было пускать его в дом, — ворчал дядя Гриша. — Срам на всю губернию!
Нина из озорства наклонялась к нему и шептала:
— А ты сам разве не таскался к Варваре до женитьбы? Таскался — она мне говорила.
— Так я мужчина, а ты баба и должна скромность блюсти!
— Варваре это скажи: она тебя сковородкой побьет.
Дядя Гриша хватался за голову:
— Ну молодежь пошла — ни стыда ни совести!
Вечерами Нина кружила, босая, по спальне, бросалась к зеркалу — рассматривала себя: хороша ли? Не изменилась с тех пор, как Клим уехал? Запрыгивала коленями на кровать и, раскинув руки, бросалась в подушки.
Былые страдания по поводу «а что скажут соседи?» теперь казались несусветной глупостью: какая разница, что о тебе думают люди, которых ты не уважаешь? Она любила Клима и своих родных и готова была тратить время только на них.
Она совсем сдружилась с братом и Еленой; им нравилось садиться на маленький диванчик в библиотеке, чтоб было тесно и неудобно, но хорошо оттого, что они вместе. Гуляли в Александровском саду, ходили в синематограф, но глядели не столько на экран, сколько на публику и сдавленно хихикали в самых патетических местах.
Копались в огороде, разведенном под окнами, и очень гордились своими огурцами и редиской; стояли за кооперативным прилавком и по заранее условленному паролю отпускали неучтенный товар — от сухого молока до гвоздей. Им несказанно везло: их ни разу не ловили, даже не останавливали на улице для проверки документов. В отличие от многих, они были сыты и не болели.
После восстания чехословацкого корпуса Россия зажглась от края до края. Бунтовали крестьяне, на юге красных громили казаки и Добровольческая армия, в Поволжье и вдоль Транссибирской магистрали дрались чехи. Переворот в Нижнем был назначен на конец августа. Немыслимый, непередаваемый восторг и вдохновение!
Оставалось одно «но» — Багровы все еще сидели в остроге. Нина, Елена и Жора чего только не делали, чтобы вызволить их: но ни ходатайство от Союза высших служащих Волжского бассейна, ни справки из отдела здравоохранения не помогали.
— Ничего, недолго ждать осталось, — говорил Жора. — Самое большее — месяц.
2
Любочка ушла от Саблина, но время от времени появлялась на Ильинке. Он не мог понять, что ей надо: то ли она хотела знать, как у него дела, то ли проверяла, не остыл ли он, не нашел ли другую женщину?
Всякий раз Саблин сводил разговор на политику, чтобы не говорить о себе.
— Любочка, это правда, что в Самаре объявилось новое правительство — Комитет Учредительного собрания? Что же будет с вашим военкоматом, если белогвардейцы доберутся до Нижнего?
Любочка злилась:
— Это вранье!
— Неужели? — Саблин цокал языком. — Вот посмотри сегодняшнюю газету: «Все на борьбу с Комучем!» Ты бы позвонила куда следует, пожаловались — нельзя же печатать заведомую неправду! А то, что чехи взяли Уфу, — тоже вранье?
Любочка сердилась и убегала, оставляя Саблина в злорадном предвкушении: ну, скоро товарищу Другову достанется на орехи!
Приходя в больницу, Саблин первым делом отыскивал Жору, который теперь служил санитаром в хирургическом отделении: