Аргентинец
Шрифт:
Антон Эмильевич показал ему отпечатанное на машинке постановление о необходимости изъять собственность у буржуев.
– Вот, прислали нам в редакцию и велели опубликовать.
Что делать? Как ко всему этому относиться? Душа вопиет, протестует, но ведь русский народ принял большевиков. Или это только кажется, что принял?
Учредительное собрание разогнали. Оппозиционные забастовки и демонстрации были полностью запрещены. На своих митингах большевики кричали о полном равенстве и общественной собственности на средства производства: «От каждого –
Самое удивительное – вместо того чтобы протестовать, город молился: в праздник Сретения Господня крестный ход шёл от кафедрального собора до Новобазарной площади. Саблин, сняв шапку, в оцепенении смотрел на дышащую паром двухвёрстную толпу. Хоругви колыхались, снег визжал под тысячами ног. Пленные австрийцы – ещё более жалкие, чем всегда, – подходили и просили хлеба:
– Христоратти… Христоратти…
По всем церквам шли молебны об умирении страстей, и тут же анафема «творящим беззакония и гонителям веры и Церкви Православной»: большевики объявили религию опиумом для народа.
Международные новости Саблин узнавал от Любочки: немцы требовали от России значительных территориальных уступок и контрибуцию, а в противном случае обещали наступление. Но в Кремле посчитали это пустыми угрозами, и нарком по иностранным делам Лев Троцкий приказал армию распустить, мира не подписывать и ждать, пока германский пролетариат скинет жадного кайзера.
– Будет оккупация… – повторял Саблин и пытался предугадать, что в таком случае надлежит делать честному человеку.
2
Саблин поднялся на крыльцо и отряхнул валенки от снега. Дверь ему открыл Клим – он тоже только что вернулся домой.
– Как дела в больнице? – спросил он, весело глядя на доктора.
Саблин буркнул что-то неразборчивое. Любочка не вышла его встречать. Опять где-то загуляла?
Клим вытащил из внутреннего кармана пальто бутылку шампанского и поставил её на тумбочку под зеркалом.
– Это вам гостинец.
Саблин посмотрел на него в изумлении.
– Откуда вы её взяли?
– Нашёл клад.
Кажется, Клим был слегка пьян. Он был единственным, кто не воспринимал ситуацию всерьёз, и его беспечность раздражала Саблина. Ведь это ненормально – в такие времена крутить роман со вдовой офицера! На что они надеются? На что собираются жить?
Заслышав стук в дверь, Клим и доктор переглянулись.
– Это, наверное, Любочка, – сказал Саблин и открыл замок.
Но вместо неё на пороге появились вооружённые люди.
– Мы Комитет голодных, – хмуро представился высокий сутулый молодой человек в медном пенсне. – Все классово чуждые дома обыскиваются на предмет оружия, спиртного и прочих излишков.
Прихожая наполнилась безмордой суетливой толпой. Захлопали дверцы, заскрипели выдвигаемые ящики, повалились на пол сапожные щётки и обувные рожки.
– По какому праву? – завопил Саблин, но тут же осёкся, когда главарь разбойников ткнул ему в лицо револьвер.
– Ты врач? Спирт, морфий, кокаин имеются?
У него было бледное лицо и искривлённый, будто иссушенный нос. Движения порывисты, зрачки расширены, на лбу – крупные капли пота.
«Наркоман, – в ужасе подумал Саблин. – Такой убьёт и не поморщится».
– У нас ничего нет! – проговорил он срывающимся голосом и вдруг вспомнил о злополучном шампанском.
Клим – всё ещё в расстёгнутом пальто – наблюдал за происходящим, скрестив руки на груди. Бутылка исчезла: верно, он успел её спрятать.
Хозяевам и прислуге велели сидеть в столовой.
– Услышим от вас хоть слово – получите прикладом по зубам, – сказал человек в пенсне и повернулся к Саблину. – Если ты наврал насчёт спирта – расстреляю на месте!
Мимо проносились «голодные комитетчики» – кто с кучей полотенец, кто с охотничьими сапогами и хрустальной вазой под мышкой. По ногам гулял сквозняк от беспрерывно открываемых дверей. Летели перья из вспоротых подушек, на столе валялись семейные документы – метрики, дипломы и квитанции. Мариша плакала навзрыд – у неё забрали американскую машинку для штопки чулок.
«Только бы не обнаружили шампанское!» – молился Саблин.
Клим, насмешливый и злой, шёпотом задирал охранника, курносого паренька с винтовкой:
– Тебе сколько лет?
Тот не смотрел на него и молча ковырял в зубах измочаленной спичкой.
– Лет девятнадцать, я думаю, – не унимался Клим. – Из рабочих? Понятно, что не из архиереев. Но в церковь наверняка ходишь. Как насчёт «Не укради», «Не возжелай дома ближнего твоего… ни вола его, ни осла…»?
«Он достукается! – ужасался Саблин. – Нашёл время для проповеди!»
Парень бросил спичку на пол и вытер обветренные губы.
– Товарищ Щербатов говорит, что попы всё врут. Надо, чтобы всё поровну, по чести было: что у одного, то и у другого.
– Пусть будет поровну, – согласился Клим. – Давай винтовку: ты подержал, теперь моя очередь.
– Ишь, хитрый!
– Значит, не хочешь делиться? Как ты сюда попал?
– Фабрика закрылась, есть нечего, а тут плотят.
В дальних комнатах послышался топот.
– Эй, глянь, чё мы нашли!
У Саблина покатилось сердце. В столовую медленно вошёл молодой человек в пенсне. В руках у него был портрет Николая II.
– Чьё? – спросил он, переводя взгляд с одного лица на другое. – Та-а-ак, стало быть, мы раскрыли гнездо монархистов…
– Это моя картина, – сказал Клим. – Поставьте на место и не трогайте. Я иностранный журналист и имею право на вывоз исторических сувениров.
Разбойник удивился.
– Иностранец? А что так хорошо по-русски говоришь?
– На специальных курсах учился.
– Покажь документы!
Аргентинский паспорт смутил реквизиторов. Клим начал плести про выдуманный на ходу Особый комитет по делам печати, про личное знакомство с Лениным и про ответственность за незаконные действия.