Аргентинское танго
Шрифт:
Мария в ужасе, как на огнедышащее чудовище, остановившимися глазами глядела на него. И внезапно кинулась ему на шею. И ее смуглые локти вскинулись над его головой. И его губы уже искали, мяли, тискали, жесткой печатью вжимались в ее губы.
— Мария, Мария, Мария, — шептал он ей в волосы, целовал плачущие глаза. — Мария, ну можно ли быть такой глупой? Мария, мы оба попали в тиски, но это же ничего не значит, Мария, мы же одно, мы же одно, одно… нас разрубит только смерть, помни это, знай это… Прости меня… прости, прости… Выхода нет, где выход, если бы я это знал, если бы я только знал выход — мы бы с тобой сразу, сразу же, вдвоем, глупое мое существо, любимое, родное, вечная кровь моя, стремглав побежали туда…
Она оттолкнула его, вытерла ладонями мокрое лицо и пошла, шатаясь на каблуках, в траурном платье, в котором нынче хоронила отца, к ослепительному парадному входу в «Насьональ». Ким следил за ней глазами, пока за нею не закрылись двери.
Я не помнила, как я под утро пришла из гостиницы домой.
Я не помнила, что я сказала Ивану в свое оправдание.
Я не помню, как мы танцевали на следующий день во дворце бизнесмена Игнасио Лопеса шоу «Коррида». Помню — после «Корриды», когда я сидела за кулисами, бессильно уронив руки на колени, ссутулившись, невидяще уставившись в пространство, а девочки-гримерши обмахивали меня полотенцами, как боксера после нокдауна, ко мне подошел сам Игнасио Лопес, заказавший у Станкевича это наше единственное выступление, и опустился передо мной на одно колено, низко наклонился и прикоснулся губами не к моей руке — к моей ноге, к ступне, обтянутой лишь прозрачным, в цвет тела, тонким трико.
Все сведения, добытые мною той мадридской ночью у крупного военного босса Америки, генерал-майора авиации США Джеймса Клэйвела, я наговорила на диктофон. Диктофон я обнаружила у себя в кармане, рядом с моим телефоном. Так же, как и пластиковую карту «Western Union» с моим жалованьем за мое шпионство, положенным мне щедрой рукой негодяя Беера.
Ким чуть не убил моего жениха. Ким убил моего отца. Ким своей рукой дал мне деньги за то, что я убила в Японии много людей в метро, своею рукой толкнул меня в спину, прогоняя в постель чужого человека, отвратительного мне, и своей же рукой всунул мне в карман рабочий миниатюрный шпионский диктофон. Как жаль, что я не взяла у него еще и пистолет. Он бы мне не помешал.
Я, как и Ким, выбивала на стрельбах двадцать очков из двадцати. Меня в Школе учили стрелять из положения стоя, сидя, лежа, на коленях, с колена и навскидку.
У меня просто руки чесались пострелять. Выстрелить в наглую светлоглазую морду Беера.
Но не в Кима. В Кима — никогда.
Я поняла, что я люблю его. И эта любовь — мне приговор.
И даже если бы Ким убил мою мать, всех моих родных, и навел бы пистолет на меня, и спустил бы курок, — и в этот последний миг я бы все равно, черт меня побери, безвозвратно погибшую тварь, — любила бы его.
ФЛАМЕНКО. ВЫХОД ПЯТЫЙ. ГРЕНАДИНА
И мы прилетели в Москву из Испании, и началась жизнь, которой мог жить далеко не каждый сильный и выносливый мужик, не то что нежная женщина.
Я не мечтала о такой жизни.
За какие грехи мне судил ее Бог? За то, что я не удержала во чреве своем своего первенца? За то, что плохо и мало любила родителей своих? За то, что танец для меня стал превыше всего, мой успех стал для меня единственной целью, что я поставила себе, сцепив зубы и сказав себе: добейся! Ты станешь лучшей танцовщицей мира! Ты будешь танцевать в таких шоу, которых мир еще не видел! С тобой, мадридской девчонкой Маритой, будут снимать фильмы, за тобой будет тянуться шлейф поклонников, и лучшие хореографы будут припадать к твоим ногам, мечтая поставить спектакль, шоу, один лишь танец — с тобой, только с тобой! И ты поимела успех, Мара. Мария и Иоанн — это звучало навесь мир, плыло над миром! Но ты забыла о том, что ты — женщина. А когда ты вспомнила об этом, твоя судьба изломалась и перегнулась, как танцовщица в классическом па аргентинского танго, затылком — до самых пяток.
Мой телефон трезвонил постоянно. «Агент V25? Слушайте задание. Вы должны пойти на перекресток Поварской и Нового Арбата, встать спиной к зданию новоарбатской почты…». «Агент V25? Слушайте приказ. Садитесь в метро, поезжайте по Люблинской линии до станции „Братиславская“…». «Агент V25? Идите к храму Христа Спасителя. Войдите в храм. Там будет идти служба. Станьте слева от алтаря. К вам подойдет женщина в черном платье и красной косынке, она передаст вам…». Но больше всего я боялась услышать в трубке: «Агент V25? Поезжайте сегодня вечером по адресу: Фрязевская, одиннадцать, квартира пятьдесят шесть. Вам откроют дверь, спросите Андрея Завалишина. Вы представитесь девочкой из фирмы для услуг по эротическому массажу. Он действительно вызывал такую девушку. Вы проведете у него ночь. Возьмите с собой диктофон…» Я брала с собой не только диктофон, но и бутылку коньяка, и пачку снотворных таблеток, и упаковку презервативов. Я готова была взять с собой еще и хороший сильнодействующий наркотик. Коньяк и снотворное предназначались отнюдь не для клиента. Для меня. После ночи, проведенной по приказу Беера, я запивала дома пару снотворных таблеток стаканом коньяка, закрывала дверь на все замки, в том числе и на новейший финский, с девяносто девятью секретами — от него у Ивана ключей не было, — ставила квартиру на сигнализацию и, уже без сознания, рушилась на кровать.
А потом? Что потом? Потом, проснувшись, вставала под холодный душ. И стояла под душем до посинения. И растиралась махровым полотенцем до покраснения. И с ног до головы намазывалась персиковым швейцарским кремом для регенерации кожи. Мне хотелось сменить кожу. Содрать эту, оскверненную, и нарастить, приклеить новую. Когда надо мной поднималось и опускалось чужое, храпящее и сопящее тело, я закрывала глаза и говорила себе: это все скоро кончится, Марита. Это скоро кончится. Когда ты забеременеешь, ты удерешь от них от всех. И ребенок будет только твой. Твой — и больше ничей.
И Ты воспитаешь его одна. Сама. Без никого. Как хочешь ты. Одна ты.
Иван не надоедал мне. Казалось, он даже опекал меня. Он не спрашивал, почему я часто не открываю дверь. Почему от меня часто пахнет коньяком. Я никогда не опаздывала на репетиции. Он никогда не посягал на приватность моего жилья на Якиманке. Не стремился тут же, став моим женихом, опередить события и зажить со мной одним домом. Он не торопил время. Я тоже не торопила его.
Я проклинала его, время.
Ибо каждый день и каждый час, проведенный не с Кимом, вне Кима, без него, казался мне лживым, пустым, преступно потерянным временем.
А я не знала ни адреса, ни телефона Кима, хотя узнать его у Ивана была бы пара пустяков. Пустяков? Я же поклялась Ивану, что больше никогда… Я твердила себе: живи, живи своей жизнью. Ким, не вторгайся в мою. Пусть мы, как темные рыбы, поплывем в людском море бок о бок, рядом, но — не вместе. Рядом, ведь это не вместе, правда?.. Я произносила сама себе беспомощные и беспощадные монологи. Я понимала, что я крепко попалась в лапы Аркадия Беера, что он теперь отныне — не навсегда ли? — мой полноправный хозяин, — а в жирную рожу Станкевича мне частенько хотелось плюнуть, загвоздить ему по лысеющей башке вывернутым из мостовой на Красной площади старым булыжником. Время текло и утекало сквозь пальцы, и я измеряла его теперь не каждым новым танцем, как раньше — каждым новым днем, прожитым после очередного ледяного голоса в трубке: «Агент V25, на углу Никитского бульвара и Большой Никитской вас ждет черная „волга“, номер 22–78, вы подойдете и сядете в машину, водителя зовут Тарас, вы проведете с ним вечер и ночь, возьмите с собой диктофон, вы должны задать ему три вопроса, слушайте и запоминайте…» Я измеряла время каждый днем, прожитым без Кима.
И время, текущее для других, для меня однажды остановилось.
Я перестала чувствовать, ощущать его ход.
Я поняла, что времени — нет.
А есть только мы, плывущие и танцующие там, внутри, в нем, навеки застывшем, остановленном, и лишь нами стоячая вода времени просвечивается насквозь, и лишь от беспомощных взмахов наших ног и рук, от толчков наших барахтающихся в жалкой земной любви тел оно, время, движется и вздрагивает, течет и набегает прибоем на равнодушную, каменно-жесткую землю.