Аргонавты вселенной
Шрифт:
Упомяная о “Руле”, замечу еще, что газета эта прекрасно информирована обо всем, что творится в Советской России. Вообще: — хочешь знать правду о капиталистических странах, — читай советскую прессу! Хочешь знать, что творится в Советском Союзе, — читай — «Руль»!.. Иногда, правда, «Руль» несколько предвосхищает события: — еще раньше чем в России наступит тот или другой очередной кризис, «Руль» в панической передовой сообщает о нем как о наступившем факте; — но не было еще ни одного случая, чтобы через самый кратчайший срок в С.С.С.Р. на деле не наступил возвещенный преждевременно «Рулем» кризис… Можно подумать, что наш союз стыдится не оправдать того мнения, которое создал себе о нем Иосиф Владимирович Гессен… [9]
9
Иосиф Владимирович Гессен (1866–1943) — адвокат, публицист, один из основателей партии кадетов. В 1919 (по др. данным в 1920) эмигрировал. Один из организаторов издательства «Слово» в Берлине, издатель газеты «Руль», «Архива русской революции». С 1936 жил в Париже, с 1941 — в Нью-Йорке.
…С самого первого своего
2 месяца дожидались мы французской визы, — через два месяца нам отказали. Вообще с советскими паспортами во Францию пускают неохотно. Взять же «нансеновские» паспорта Ярославский считал ниже своего достоинства, и я с ним в этом была вполне солидарна [10] . — “Пусть я “блудный” сын Советской России, но все-таки я сын ее… Эти советские паспорта имеют для меня прямо- таки какое-то символическое значение» — говорил он.
Мы решили отправиться в Париж безо всякой визы. К французской границе поехали мы, не имея еще никаких определенных планов, как именно переправимся мы через границу… Из вещей взяли с собой только по сменке белья и «кровное» наше: — рукописи и пишмашинку. К пишмашинке оба мы относились как к чему-то родному, одушевленному; еще бы: — ведь она была третьим сотоварищем в нашей творческой игре! — Недаром Ярославский в одном из стихотворений, вошедшем в сборник «Уя» («Корень из Я»), шутя называет машинку второю своею женой… Бедная верная машинка! — Кто мог тогда думать, что она разделит нашу судьбу: — в Ленинграде при аресте Ярославского она была отобрана и так и осталась в ГПУ!..
10
«Нансеновские паспорта» — временные удостоверения личности для лиц без гражданства, введены Лигой Наций по инициативе Ф. Нансена, выдавались на основании Женевских соглашений 1922. Имевшие нансеновские паспорта могли быть допущены на территорию любого из государств — участников Женевских соглашений. Однако при получении «нансеновского паспорта» его владелец автоматически утрачивал прежнее гражданство, до получения нового.
Но тогда за границей она еще была с нами и теперь, когда мы собрались через границу, Ярославский, неакуратный, как и я, ко всем остальным вещам, — бережно, как ребенка, нес ее за спиной в «рюкзаке»…
Доехали мы до Заарбрюкена, там решили понюхать воздух и решить, как действовать в дальнейшем… Заарбрюкен
— маленький городок, ставший волею Версальского договора — пограничным. Благодаря этому обстоятельству для местных жителей открылся новый источник заработка
— контрабанда, городок расцвел, привлек массу пришлого элемента, зажегся заманчивыми огнями шикарных ресторанов и кафэ с картежной игрой… Но для наших целей гораздо подсобнее оказалась странная трущоба, под названием «УоІскБкисЬе» («Народная Кухня»), куда мы нарочно пошли. Там за не особенно дорогую плату подавали через окошечко в стене одно единственное блюдо — суп в мисочках, напоминавших опрятные плевательницы… Желающие, внеся небольшой залог, могли получить еще оло-вяную ложку, — но залог вносили немногие, большинство хлебали через край… Супу на порцию наливали много, так что можно было наесться досыта, состоял он из риса и чистой воды, но был почему-то серый, точно крепкий навар серой глины… Учреждение это было муниципальным и носило полублаготворительный характер…
Здесь-то, за миской супа, смирный и словоохотливый контрабандист растолковал нам где и как переправляться через границу… Он посоветовал нам доехать поездом до немецкой деревушки «Klein-Rossel». «Klein-Rossel» крошечной речушкой отделяется от французской деревушки «Grosse Rossel»… Из «Гросс-Росселя» в «Клейн-Россель» бабы через мостик преспокойно ходят на базар, но на мостике все же поставлен французский пограничный пост, следящий за тем, чтобы не переносили контрабанду и не переходили границу посторонние, не местные жители… Когда мы шли через мостик, пограничник подозрительно посмотрел на нас. Тогда мы демонстративно остановились посреди мостика, Ярославский вытащил из кармана бутылку вина, взятую на дорогу (при этом мы «с понтом» качнулись будто пьяные), — дал мне отпить прямо из горлышка, — хлебнул сам, — мы обнялись и чмокнулись, — постовой засмеялся, — мы благополучно очутились во Франции… Из «Гросс-Росселя» на трамвае, пробегающем прямо между зелени пастбищ и возделанных полей (невиданный в России сельский трамвай!) доехали мы до железнодорожной станции — Форбах — официальной французской пограничной станции. Там мы, из предострожности, не сели на поезд, а пешком отправились за 5 километров до следующей французской станции — «Кохерен»… Шли днем, среди «культурной» европейской природы, — не переход границы, а очаровательная, идиллистическая прогулка на «лоно природы» в стиле Карамзина!… В Кохерене мы сели на поезд и прямым путем доехали до Парижа, но Париж («русский» Париж) нас уже знал. Когда мы были в Берлине, «Последние Новости», «Дни», «Возрождение» — писали о наших берлинских похождениях и перепечатали из «Руля» открытые письма Александра Ярославского.
Но Ярославский твердо решил не иметь больше дела с эмигрантской печатью. Когда А. Ф. Керенский, которому Ярославский давал почитать рукопись повести «Бродячий лектор», возвращая ее, сказал: — «Зачем же вы ее берете? — Мы бы с завтрашнего дня начали ее печатать в наших “Днях”… Вот Минор [11] тоже находит, что она подходит…» — Ярославский однако решил: — «Чем печатать в “Днях” — лучше совсем не печатать». Ближе сошелся Ярославский в Париже с анархистами, в частности с тов. тов. Бергманом и Волиным (Эйхенбаумом) [12] . Последний — интереснейшая и симпатичнейшая фигура — в эпоху Гражданской — ближайший сподвижник Махно и, так сказать, — теоретик «махновщины»…
11
Осип (Иосиф) Соломонович Минор (1861–1934) — член партии с.-р. с 1902, разработчик аграрной программы партии. С 1920 — в эмиграции.
12
Александр Бергман (правильно: Беркман; 1870–1936) — радикальный анархист, жил в США, в 1919 вместе с женой (Эммой Гольдман) депортирован в СССР. В 1921 они эмигрировали в Германию, затем во Францию. Всеволод Михайлович Волин (Эйхенбаум; 1882–1945) — анархист, председатель реввоенсовета в армии Н. Махно, в 1922 выслан из СССР.
Пока Ярославский тосковал по Советской родине, я, лично, спешила изучать жизнь Парижа (а когда были мы в Берлине, то — Берлина), причем главным образом определенную сторону этой жизни: — ночлежные дома, кабаки, преступный мир, проституцию… (Недаром Ярославский еще в России говорил мне: — «Стоит мне на минуточку оставить тебя одну посидеть где-нибудь в скверике, и я могу быть уверен, что вернувшись, застану тебя в обществе проституток или карманников!..»)
Есть в Париже улица — «Рю де Соль»… «Рю де Соль» знает не каждый истый Парижанин. Но бродяги ее знают. Она, между прочим, расположена в довольно буржуазном районе… Среди буржуазных улиц затерялась одна не столь буржуазная, совсем коротенькая и кривая, как курильная трубочка старого кабатчика… Когда входишь на «Рю де Соль», все дома ее сразу же видны на перечет… На одном из них, узеньком, втиснутом меж двумя другими, у входа отвисает чуть жалобно, выцветший красный флаг…
В подъезде, на ступеньках и возле этого дома толпятся бродяги: — мужчины, женщины, с ними — дети… Их всех собрал сюда под красным флагом не Коминтерн, не Ленин, не Мопр [13] , — нет, — барон Ротшильд. И вообще красный флаг, в данном случае играет роль не знамени, а отличительного признака: — в этом доме помещается еврейская ночлежка, содержащаяся на средства Парижской еврейской буржуазии, главным образом — Ротшильда…
Ночевать мне там не случалось, но я проводила там целые дни, приходя под предлогом «обедать»… Там я беседовала с ночлежниками и изучала быт… В ночлежке этой в течение двух месяцев каждый — все равно Парижанин или даже совсем иностранец — получает совершенно безплатно ночлег, чай с хлебом, обед и ужин. Кормят почти досыта и, во всяком случае обед много питательнее и сытнее чем в советских УСЛОН’ах и исправдомах… Ночлежка на «Рю де Соль» — еврейская ночлежка, но по тому же образцу в Париже имеются Лютеранская и Католическая ночлежка… Если вспомнить, что в Советской России ночлежные дома платные, еда в них тем более за деньги, если подумать о том, что «Ермаковку» [14] совсем ликвидировали, невольно приходит на ум, что даже буржуазная благотворительность совсем не так безполезна и во всяком случае во всей своей смешной сантиментальности стоит все же выше черствой «социалистической» опеки большевиков! — Барон Ротшильд — вашу руку! — я вас не знаю, но право же вы порядочнее лицемерной сволочи из Моссовета! — вы гораздо порядочнее!
13
МОПР — «Международная организация помощи борцам революции».
14
Имеются в виду ночлежные дома для рабочего населения Москвы, построенные в 1909 и 1915 на деньги и по завещанию предпринимателя Ф.Я.Ермакова, крупнейшего московского благотворителя XIX века. После 1917 закрыты.
О ночной жизни Парижа скажу только, что в Монмартс-ких кабачках вышибалы-официанты дерутся и вышибают нищих так же вульгарно и больно как в Москве на Самотеке, — что парижские апаши — такие же задушевные ребята как наши «Митьки Малаи» и «Сережки Рыжие», и что вообще — жизнь везде одинакова…
В Париже мы пробыли недолго — всего два месяца; — Ярославский настаивал, чтобы возвращаться в Россию. Мне это было не очень по душе; у меня имелись свои, совсем другие планы: — вот бы связаться с Махно, который тоже находился в Париже, и можно было бы затеять веселую игру на Украине, — отчаянную игру, левую игру, истинно-революционную и революционную по-«блатному»!.. Но Ярославского эти мои планы не прельщали, он упорно думал только о Советской России, а очень уговаривать его я даже не считала себя вправе: — как можно насиловать совесть человека? — А человек определенно считал себя виноватым перед революцией и советской страной и хотел свою вину искупить…
— Еду в Россию расстреливаться… А если большевики меня не расстреляют, — тем лучше! — И он поехал на советскую родину, которая его так отвратительно, так тупо не поняла!..
За Александра Ярославского — не только как за любимого, — как за соратника, как за однодельца, — как за «клиента» (выражаясь по-нашему, по-блатному), а прежде всего как за гениального поэта, загубленного вашею бездарностью — клянусь я отомстить!.. И не только за него — за расстрелянных поэтов: — Гумилева, Льва Черного, загадочного Фаина, — за затравленного и доведенного до самоубийства, Есенина!.. [15] И еще клянусь отомстить за того несчастного стрелка, чья рука поднялась, чтобы дулом нагана выключить гениальный ток мысли из мудрого мозга Александра Ярославского, — за всех расстреливающих стрелков, под гипнозом ваших лицемерных, лживо-революционных слов, идущих беспечно на преступление наемного или подневольного убийства, — за всех их «не ведающих, что творят» клянусь отомстить словом и кровью… И клятву эту я исполню, если только, разумеется, этой моей «автобиографии» не суждено стать «автонекрологом»…
15
Н.С.Гумилев расстрелян в августе 1921; Лев Черный (П.Д.Турчанинов) — один из основателей «Федерации работников умственного труда», лидер «Свободной ассоциации анархистов», расстрелян в сентябре 1921; «загадочный Фаин» — предположительно Фани Анисимовна Барон — анархистка, расстреляна в сентябре 1921.