Археология медиа. О «глубоком времени» аудиовизуальных технологий

Цилински Зигфрид

Представление о «выделениях» в виде изменчивых конфигураций атомов, которые «сжимаются» в воздухе в некие образования и «ощупываются» органами восприятия, разделяли и многие мыслители последующих поколений, например Лукреций. В поэме «О природе вещей» важную роль играет одно латинское слово, которым переводится греческое eidola и которое является ключевым в постмодернистской теории изображения с его неопределенным онтологическим статусом где-то между «быть» и «казаться»: «nam si abest quod ames, praesto simulacra tamen sunt… / ибо хоть та далеко, кого любишь, – всегда пред тобою // Призрак ее…» [121] [122] Как бы там ни было, у Лукреция не возникало ни малейшего сомнения в том, что simulacra, которые в бесчисленном количестве и многообразии роятся как флюиды вещей, принципиально существуют. Сомнения в демокритовском смысле возникали у него тогда, когда осязание, присущее в рамках этой модели восприятия зрению, время от времени сталкивается с понятиями рассудка.

121

Цит. по: Тит Лукреций Кар. О природе вещей. М., 1983. С. 152 / пер. Ф. А. Петровского. Ф. А. Петровский передает их как «призраки».

122

Цит. по: Тит Лукреций Кар. О природе вещей. М.: Худож. лит., 1983. С. 152. Пер. Ф. А.Петровского. [simulacra Петровский переводит как «призраки». – Примеч. пер.] В немецком оригинале цитируется

перевод Карла Бюхнера, Bьchner, 1973, 333.

Жерар Симон в книге об античных теориях зрения превосходно объяснил то, что вообще служило предметом споров, когда древние делали своей темой взгляд и сложность отношений между видящим и видимым. Его критическое новое прочтение дошедших до нас фрагментов текстов античных натурфилософов привело к ясному результату: «зрительный луч», тот удивительный феномен, о котором непрерывно говорили «древние геометры» и который был геометрически представлен Евклидом, не следует мыслить как физическую величину. Предметом изучения античных натурфилософов были не свет и его распространение, а зрение. С точки зрения истории науки, поле античных текстов принадлежало тем самым не к физике, не к математике или геометрии, а скорее – к рабочему полю «теории души». Античные исследования можно было бы сформулировать как вопросы о «видящем человеке и его отношении к видимому» [123] . Сколь бы верным ни казалось мнение, что античные теории не следует втискивать в рамки наших категорий Нового времени, столь же проблематичным представляется разграничение дисциплин, которое Симон осуществляет здесь в терминологии современных научных занятий. Кажется, будто он противоречит здесь самому себе. Воззрения на природу, дух и душу, а также расчеты, которые проводили древние, не следует отделять друг от друга. Их концепция физиологии включала в себя все это [124] , что имело серьезнейшие последствия для влияния, которое долгие столетия оказывала атомистическая теория Демокрита. Ибо Демокрит проецировал учение об атомах еще и на душу [125] . Подобную позицию не разделяли и резко критиковали философы последующей эпохи, прежде всего, Платон и Аристотель. К этой критике впоследствии присоединилась католическая церковь. Ей нужна была душа как инстанция за пределами материального, а тело – как управляемое свободной волей, которая, правда, пребывает в сложной зависимости от божественного промысла. Ведь в рамках какой бы то ни было сложной системы движений атомов грехопадение немыслимо, а мыслимо оно – самое большее – как катастрофа, за которую никто не несет ответственности. Только естествоиспытатели-алхимики XV–XVI веков. имели мужество связать себя с учением Демокрита, а в сердцах ранних романтиков единство его и Эмпедокла учения о природе с учением о душе обрело новую силу.

123

Simon, 1992, 23.

124

См.: Rothschuh, 1957.

125

Шрёдингер (Schrцdinger, 1956) обсуждает эту проблему, особо акцентируя отличие идей Демокрита от Эпикура, которому он приписывает наивное заимствование парадигмы души (С. 103). См.: Шрёдингер Э. Природа и греки. Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2001. С. 65.

Оба исследователя – и Мартен, и Примавези – соединили части пазла из обрывков папируса в фрагмент текста, позволяющий по-новому взглянуть на привычное толкование идей Эмпедокла. Я же, в свою очередь, скромно попытался показать, что уже идентифицированные части текста можно соединить так, чтобы эмпедокловские и демокритовские идеи смогли оказаться полезны в контексте бурно развивающихся сегодня теории и практики медиа: границу между Одним и Другим, то есть воспринимающим и воспринимаемым, место их сопряжения понять как интерфейс между медиалюдьми и медиамашинами.

Теория пор Эмпедокла – это теория восприятия в простейшей и одновременно глубочайшей ее форме. С точки зрения технологической интерпретации – это теория двойной совместимости: размер и силовые отношения пор и потоков должны соответствовать друг другу, чтобы мог функционировать обмен. С физической точки зрения – это теория аффинности, теория сродства, которую психологически можно интерпретировать как взаимное привлечение внимания. С экономической теории зрения – это теория траты. С точки зрения эвристики медиа, которая объединяет различные аспекты, эта теория прекрасно подходит для того, чтобы быть теорией совершенного интерфейса. Так как он является совершенным, он никогда не сможет быть создан. Но как раз этот присущий ему потенциал невозможного делает эту теорию столь достойной внимания при обращении с реально существующими интерфейсами, которые позволяют создать совместимость между Одним и Другим, воспринимающим и воспринимаемым.

По сути, теория пор Эмпедокла делает излишним построение каких-либо дополнительных интерфейсов. Прозрачная кожа повсюду, это материальный компонент всех вещей и людей, который движется вместе с ними. Каждый, каждая и каждое наделены этим «подарком». Демокрит добавил среду-«медиум», и тем самым то Tретье, в котором видны эти идолы или симулякры, также и с точки зрения их истинности. У него есть предчувствие того, что в грядущем будут искусственно производиться пространства сопряжения – интерфейсы, способствующие преодолению разрыва между видимостью и бытием.

Когда Эмпедокл описывает республику, в которой он хотел бы жить, он начинает грезить. Это настоящая «республика грез», как ее понимал Бруно Шульц. Киприда – это ее прекрасная царица, которая богато одарена приношеньем «дивных картин живописных, священных елеев душистых, чистой несмешанной миррой и ладана благоуханьем, рыжего меда на землю из сотов струи проливая» [126] . Немногочисленные фрагменты, которые дошли до нас из поэмы «Очищения», содержат кратчайшую и эффективнейшую формулировку для философии преуспевания: «Не вкушать зла!» [127] связать серией простых логических шагов к каноническому, или общепринятому, знанию.

126

Rolland, 1918. S. 57. См. также: Роллан Р. Эмпедокл Агригентский и век ненависти / пер. с франц. Л. А. Рубакиной. New-York: Association Press, 1918. Цитата дана в переводе Г. И. Якубаниса в переработке М. Л. Гаспарова по изд. Эллинские поэты VIII–III веков до н. э., М.: Ладомир, 1999. С. 199. См. также: Фрагменты ранних греческих философов. С. 408.

127

Эмпедокл здесь цит. по: Фрагменты ранних греческих философов. С. 412. В нем. оригинале цит. по: Mansfeld, 1996, 155.

Глава 4: Магия и эксперимент

Джамбаттиста делла Порта

Открытие преждевременно, если его последствия невозможно связать серией простых логических шагов к каноническому, или общепринятому, знанию.

Oliver Sacks 1997, 158

Неустанная работа над многосложным. В книге четырнадцатой сочинения Джамбаттисты делла Порта «Magia naturalis» [128] речь идет о многочисленных телесных удовольствиях, преимущественно о вине и о приготовлении пищи. Склонный к этим материям читатель узнаёт, как можно получить яйца размером больше чем с кулак, какими напитками и яствами отгоняют нежелательных нахлебников от домашнего стола, как можно быстро напоить гостей допьяна или вновь отрезвить их. В девятой главе книги содержится детальное описание кулинарного рецепта, который вызывал чрезвычайное изумление даже такого самовлюбленного эксцентрика и эзотерика, как Сальвадор

Дали. Мечтавший в детстве стать «поварихой» художник многократно пытался приготовить блюдо по этому рецепту [129] . Речь здесь идет о точных указаниях, как можно зажарить в живом виде гуся, эту излюбленную птицу кухни Древнего Рима. Гуся, ощипанного за исключением шеи и головы, следует поместить в центр узкого круга на огонь так, чтобы он не мог с него взлететь. В ходе процесса приготовления в целом голову гуся необходимо брызгать холодной водой, голую кожу – пропитать жиром, и при этом надо следить, чтобы гусь всегда пил достаточно соленую воду, стоящую поблизости, и ел смесь из размоченных трав, которые помогут ему при дефекации, так как с полным желудком птица неприятно пахнет. При этом делла Порта подчеркивает, что он описывает эксперимент, который он проводил сам, а не просто при котором он присутствовал в качестве свидетеля или о котором ему поведали люди, заслуживающие абсолютного доверия. Он приготовил это блюдо для друзей, которые, впрочем, жадно набросились на гуся слишком рано, еще до того, как он был полностью готов [130] .

128

По сравнению с первым изданием 1558 года этот вариант является значительно более расширенным: Porta, 1589. Цитируется как Magia II.

129

Плётценедер (Plцtzeneder, 1994, 34.) отмечает, что Дали посвятил делла Порта одну из своих картин («Phosphиne de Laporte – En hommage au physicien italien Giambattista Porta»). По свидетельству Хокке (Hocke, 1957, Bd. I, S. 82), Дали во время работы над его знаменитой картиной «Постоянство памяти», изображающей стекающие как камамбер часы, и которая для него означала прорыв на мировой художественный рынок, принялся за чтение «Magia naturalis».

130

Поскольку отклонения от латинского оригинала в данном случае не имеют особого значения, в Magia II я отсылаю к английскому переводу 1658 года. Он удобнее немецких переводов, и репринт 1958 года доступен даже сейчас. Для уточнений можно обратиться к латинскому изданию 1607 года, которое идентично изданию 1589 года. Редкое написание слова «магия» как «Magick» в английском переводе использовал и Алистер Кроули, помимо прочего – как тайную отсылку к греческому kteis. Неподалеку от Неаполя Кроули написал свою «Book Four».

Сколь парадоксальным ни казалось бы это на первый взгляд, но в описании этого чудовищного поваренного рецепта превосходно выражается нечто характерное для отношения делла Порта к миру, к вещам и к природе. Для него характерны внимание и участие. Повсюду в том, что окружает делла Порта, он обнаруживает сенсации, которые следует изучить и торжественно сообщить о них миру. Его наблюдения, анализ и деятельное вмешательство в явления мира живого направлены на то, чтобы поддержать и, по возможности, повысить привлекательность этого мира. Жарить еще живую птицу, с пифагорейской точки зрения, которая запрещает есть все, у чего есть лицо и что не нападает на человека, представляет собой тяжелейшее моральное прегрешение. Однако самый что ни на есть непосредственный обмен жизни на жизнь, с другой стороны, является высшей формой еды, которая, например, в японской кухне ценится превыше всего. Ведь парадигма свежести означает не что иное, как: различие между «обработкой» продукта питания и наслаждения им следует максимально уменьшить – что одновременно влечет за собой инсценировку, драматизацию этой границы между первым и вторым. Стремительный разрез, производимый адски острым ножом, которым убивают, к примеру, рыбу для сашими, отличается от происходящего с птицей, зажаренной заживо, лишь во временном отношении. Последнее представляет собой кухонную практику, обязанную Кроносу, богу длительности; первое – поэзия Кайроса, поклонение моменту как поворотному пункту при переходе из одного качества в другое. Отношение японцев к рыбе понятно только на фоне того, что эти жители узенькой инкрустации в океане постоянно сталкиваются со смертью, которую они ожидают из морских глубин, от грохочущих вулканов и подземных толчков при землетрясениях.

«Фантастическими становятся даже банальные звери суши», – писал Вальтер Беньямин в своих «Картинах для размышления» о Неаполе, в отрывке о трактирах. «На четвертом и пятом этажах густонаселенных домов „казарменного“ типа содержатся коровы. Животные никогда не выходят на улицу, а их копыта стали такими длинными, что они больше не могут стоять» [131] . Делла Порта был неаполитанцем. Родился он предположительно в Вико Эквензе, в двенадцати милях к югу от Неаполя, но наиболее длительный период жизни провел в этом портовом городе у Везувия [132] . Тамошнее население гордится своим земляком, а он всегда гордился родным городом. Везувий, который производил столь мощное впечатление на многие поколения путешествующих по Италии, и по сей день, в зависимости от погоды, господствует над всем заливом, над «этой лучащейся и хорошо очерченной бухтой» [133] Неаполя. Приятно постоянно видеть его перед глазами, изучая в отделе раритетов барочной и давно уже обветшавшей Biblioteca Nazionale роскошные фолианты и редкие рукописи XVI–XVII веков. Ни в одном другом городе мира не ощущаешь такой полноты присутствия самого города, ни в одном другом месте борьба несущихся друг за другом и хаотически сменяющих друг друга моментов не кажется столь драгоценной. Это ощущал уже поэт, тайный советник и естествоиспытатель из тюрингской провинции, когда 17 марта 1787 года он впервые слонялся по неаполитанским улицам. «Проходить через столь многочисленную и без устали движущуюся толпу совершенно замечательно и целебно. Здесь все перемешано и перепутано и все-таки каждый индивид находит путь и цель!» А спустя два дня Гёте отметил: «Достаточно лишь бродить по улицам и иметь глаза, можно увидеть неподражаемые картины» [134] . Словно желая подтвердить наблюдения Гёте, молодой Жан-Поль Сартр в 1936 году, в своем проникновенном сообщении о путешествии с почти такими же вневременными описаниями обстоятельств, вещей и людей, написал следующее:

131

Benjamin, 1972, 315.

132

Как место, так и точный год рождения делла Порта остаются темой непрекращающихся дискуссий среди исследователей его творчества. Я опираюсь, прежде всего, на работы Беллони (Belloni, 1982, S. 11) и Клаббу (Clubb, 1965, S. 3). Они предлагают различные варианты его биографии, но годом рождения оба считают 1535-й. Сам же делла Порта, по-видимому, не испытывал особенного интереса к официальному однозначному установлению дат его жизни.

133

Flusser, 1988, 12.

134

Goethe, 1885, Bd. 6, 776, 778.

…в Неаполе господствует случай, и он повсюду производит впечатление удачного. Удачного до жути: в воскресенье мне встретилась девушка, которая шла в свете раскаленного солнца. С левой стороны ее лицо сжалось, превозмогая ослепительный свет. Она закрыла левый глаз и перекосила рот; но правая сторона была совершенно неподвижной и выглядела будто мертвая. Правый же глаз, широко открытый, совершенно голубой, совершенно прозрачный, сиял и искрился, словно алмаз, и отражал солнечные лучи с таким же нечеловеческим безразличием, как зеркало или оконное стекло. Он был совершенно ужасен, но обладал редкостной красотой: ведь правый глаз был из стекла. Только в Неаполе случай может приносить такое: чумазая и ослепшая девушка с блестящим минералом посреди ее бедной плоти, как будто у нее вырвали глаз, чтобы роскошнее украсить ее [135] .

135

Sartre, 1986, 67.