Архипелаг двух морей
Шрифт:
Ближе к берегу острова Большой Ляховский лед был грязный от пыли, нанесенной ветром с острова за зиму; черное лежало не сплошь, а пятнами, образуя сложный рисунок. У мыса Бурус-Тас стена свежих торосов, белая на фоне грязного старого льда, была особенно высока. Вдоль стены лежала глубокая тень.
Горы острова Большой Ляховский были затянуты туманом. Иногда в просветах было видно, что тундра уже по-летнему зеленеет, только по руслам речек еще сохранились снежники; такое впечатление, будто гидросеть была нарисована белой краской по темному. За северным берегом острова вошли в низкую облачность, и дальше до самого места назначения в иллюминаторе было только крыло, огромное, как крыша, крытая оцинкованным железом. Покрытый светящимся красным составом конец крыла едва различался в полумраке.
А у западного берега Котельного облачность внезапно пропала. Лед на море ослепительно блестел, береговые обрывы на полуострове Михайловском были почти свободны от снега.
– Завтра пойдем в маршрут!
– крикнул мне Вольнов. Мне тоже не терпелось скорее взять молоток в руки.
И вот перед нами Темп, «воздушные ворота» Новосибирских островов, если воспользоваться терминологией газетчиков.
Посреди залива Стахановцев Арктики, отчленяя от него мелководную лагуну, плавной дугой вытянулась галечная коса. К югу она расширяется и напоминает сверху ладонь с растопыренными пальцами, а северный конец узкий и длинный, как едва показавшаяся из воды спина подводной лодки. На северном конце косы стоит добротный бревенчатый барак, рядом - несколько подсобных строений.
Вот в правом иллюминаторе показались наши палатки, вытянутые в линию, колеса коснулись гальки, и машина, покачиваясь, покатилась к домику авиапорта. Слева показались емкости для горючего. Около взлетной полосы еще дотаивали остатки снега, на голубой поверхности луж маленькие волны от винтов бежали в одну сторону. Сережа, темповский дизелист, шел впереди самолета, показывая, куда выруливать.
– Вот с этим мужиком, - сказал Д. А. Вольнов, заметно волнуясь, - в пятьдесят пятом мы работали. Он тогда еще в старом Темпе жил.
Раньше жилье в Темпе стояло в устье речки Седова. Тогда через протоку ходила лодка по паромному канату, а на той стороне всегда стоял грузовик. Каждый, кому было нужно, мог завести машину и подъехать к домам. Но в старом Темпе было плохо с питьевой водой.
– Вы уже двадцать лет здесь?
– спросил Вольнов дизелиста, когда мы вышли из самолета.
– Двадцать четыре...
Кроме Темпа на острове Котельном есть две или три полярные станции, но они даже не имеют с Темпом прямой радиосвязи, а только через Тикси. Несколько охотников промышляют на острове песца. В Темпе нет врача. И нет кладбища. Заболевших увозят самолетом в Тикси...
Пейзаж Темпа лишен вертикальных линий. Не уловить, где кончается коса и начинается море. Только темными пятнами выделяются штабеля бочек, которых здесь скопилось великое множество. Ни трава, ни мох не растут на плоской серой гальке, покрытой известковым налетом. Зато Темп не знает грязи ни при какой погоде. Галька совсем как в Сочи на пляже, даже запах морской гнили можно уловить в теплую погоду. Коренной берег острова здесь невысок, на нем нет объектов, способных задержать взгляд. Нет в Темпе и многого другого, а самбе существенное, по-моему, отсутствие свежих впечатлений. Информационный голод злее голода физического.
– Не надоело?
– спрашивает Вольнов дизелиста.
– Нет, а почему? К тому же скоро до пенсии дотяну, до льготной...
Обычное объяснение: льготная пенсия, надбавки, районный коэффициент. Люди словно стесняются более высоких мотивов.
– Ну дотянете, а потом что?
– Потом? Потом, может, еще останусь. Привык здесь, в городе маюсь, не знаю, чего делать. И жена тоже самое...
– Давно вы женаты?
– спрашивает Вольнов.
– В шестидесятом году летал в Тикси по работе, - охотно рассказывает Сережа, - ну а она летела в Певек и тоже в Тикси застряла. Погоды нет, денег нет. В аэропорту две якутки знакомые и Колька-тракторист подходят, шутят: «Хочешь жениться? » Подвели ее, познакомили, посадили рядом в кресло. Через несколько часов перекомпостировали ей билет, взяли вина, свадьбу сыграли. Я потом ее спрашивал: как же ты так, с ходу, за меня пошла, может, я больной какой?
– Она смеется: - На острове холостяков много, нашла бы здорового. Живем хорошо, грех обижаться.
Дмитрий Александрович Вольнов спросил об экспедиции пятьдесят пятого года. Оказалось, что Сергей помнит только один эпизод: радист авиапорта перестрелял несколько ездовых оленей, приняв их за диких, пока каюры смотрели кино в кают-компании. Больше он, к огорчению Вольнова, ничего об экспедиции не мог вспомнить. За прошедшие почти двадцать лет Сережа общался с меньшим количеством людей, чем Д. А. Вольнов за иной день, тем не менее, Вольнов запомнил Сережу, а Сережа Вольнова - нет, хотя случай с оленями живет в его памяти как событие, полное комизма. Очевидно, неодинаковая направленность внимания у разных людей.
Проблема «информационного голода» занимает меня давно. Я..понимаю, что от этого застрахован исследователь, открыватель. Еще М. М. Геденштром писал: «Но и самая скука здесь не столь много ощутительна, ибо взор обращается свободно, встречая множество предметов, которые либо новостию, либо, если можно так сказать, ужасною прелестию своею занимают воображение».
Несколькими днями позже я возвращаюсь к этой теме в разговоре с начальником аэродрома Иваном Васильевичем Шешуриным. Он говорит:
– Информационный голод можно испытывать и в Москве. И в Париже. Наши деды говорили: царство божие внутри нас.
За стеной его комнаты ветер свистит в антеннах, как в вантах. Если вслушаться, можно различить каждую отдельную струю в общем потоке. Мы пьем кофе из тонких чашек.
– В городе некоторые живут как?
– продолжает Иван Васильевич.
– Купил он себе красную машину и желтую собаку. Достиг полного счастья. Вдруг смотрит, у соседа-то машина оранжевая, а собака аж трехцветная. Беда! Все идут в аспирантуру, а его сын не попал - снова беда! Вот он и вертится, как вентилятор.
– А на островах как?
– спрашиваю я.
– Принято так считать, что здесь выживают только бывалые, зубы съевшие на этой экзотике. Не так! Любой умный человек может здесь жить распрекрасно, если есть воля.
...Солнечные дни на Котельном редки. И все-таки, вспоминая о нем, я вижу его таким, как сейчас: солнце, необыкновенная голубизна неба, сверкающий лед в заливе и свежий, упругий, холодный ветер. И наш лагерь.
Наш лагерь