Архипелаг Исчезающих Островов
Шрифт:
Молодого радиста лихорадило от волнения. Он очень боялся, что на вездеходе пошлют не его, а Никиту Савича. Пока все шло хорошо, нормально, он надел уже меховой комбинезон и унты, и Никита Савич напоследок инструктировал его, наставительно помахивая указательным пальцем… Ну, а вдруг Алексей Петрович раздумает и пошлет все-таки Никиту Савича, а не его, Таратуту?
Я услышал смех Вяхирева.
– Посмотри-ка, Алексей Петрович, – сказал он: – Союшкин занял позицию!
У вездехода на льду уже нетерпеливо прохаживался бывший первый ученик. Пенсне он
“Экипаж вездехода перед отправлением в глубь “белого пятна”!.. Ведь это будет исторический снимок! И он, Союшкин, с достойной улыбкой – на переднем плане, рядом с водителем Куркиньш!..
– Ну что же, Леша? Попрощаемся – и в добрый путь?..
Андрей стоял у трапа в полном походном снаряжении, в высоких унтах, с “Фэдом” через плечо, похлопывая огромными рукавицами одна о другую, – только это и выдавало его волнение. Снизу, со льда, раздавался голос Сабирова, который ворчливо торопил с отправлением.
Вот никогда не думал, что придется стоять так друг против друга, решая, кому идти к Земле Ветлугина, а кому оставаться на борту корабля, потому что для нас двух в вездеходе не будет места!..
И в это время я почувствовал на себе взгляд Степана Ивановича, умный, добрый, внимательный. Наш парторг понимал мое душевное состояние, смятение, растерянность и сочувствовал мне.
Что-то блеснуло в его взгляде, какая-то мысль.
Я с надеждой смотрел на него.
– Ты изучал радиодело, Алексей Петрович, – сказал Степан Иванович и замолчал.
Ну конечно! Это был выход из положения!
На Северной Земле и на мысе Челюскин я изучил радиодело, освоил вторую профессию, – тогда это носило особое, трудно произносимое название: “взаимозаменяемость”. Сейчас я мог заменить Таратуту, тем более что работа на походной рации была несложной.
Таратута побледнел, хотел что-то сказать, но только сделал глотательное движение, будто у него пересохло горло.
– Я отвечаю за всю экспедицию, – сказал я.
– Я помогу тебе. Мы все поможем тебе! – Степан Иванович повел рукой в сторону Федосеича, Вяхирева и Синицкого, стоявших на палубе.
– Конечно, Алексей Петрович! Поможем, Алексей Петрович!.. – раздалось в ответ.
Один Таратута был недоволен новым вариантом. Он сердито откашлялся.
– Начальнику экспедиции – идти в разведку? – пробормотал он и оглянулся на старшего радиста, ища поддержки.
– А это не разведка, – поправил Синицкий. – Это решающий этап экспедиции!.. Алексей Петрович и Андрей Иванович должны оба участвовать в решающем этапе!
Я оставил инструкцию Федосеичу и Степану Ивановичу, хотя в ней не ощущалось особой нужды – все было ясно и без инструкции: “Пятилетке” продолжать дрейф со льдами, огибающими препятствие, на выходе из зигзага взять нас снова на борт.
Переодевшись, я быстро, следом за Андреем, спустился на лед.
Сабиров и Андрей сверили часы. Последний, решающий этап экспедиции начат в 15 часов на координатах…
Провожающие приветственно замахали шапками. Таратута что-то кричал мне, усиленно жестикулируя, кажется напоминал о каких-то хрупких деталях аппаратуры, но его почти не было слышно за гулом мотора.
Тынты Куркин включил третью скорость. Вездеход медленно всполз на ледяной вал и перевалил через него. Впереди белели новые, еще более высокие валы.
– Сейчас мы здесь, – показал Андрей наше место на карте и отметил его карандашом. – Где-то остановимся?..
Я положил карту на груду спальных мешков и разгладил ее, как вдруг что-то завозилось под рукой. Из-под мешков вылезла черная лохматая собака и, зевнув, почесалась задней ногой. Это был Ротозей, самая ленивая собака из всех, которых мы везли с собой на Землю Ветлугина.
По-видимому, питая особое расположение к Тынты, она сбежала за ним по трапу, некоторое время присутствовала при запуске и опробовании мотора, потом, соскучившись долгими приготовлениями, залезла внутрь кузова и заснула там.
Только толчки и качка заставили пса очнуться.
Как всегда, Ротозей проснулся в меланхолическом настроении. Косо поглядел на нас, приподняв ухо, затем, как ни в чем не бывало, принялся вычесывать блох.
– Он нам блох напустит! – вскричал Андрей.
– Традиция, брат, – сказал я, отталкивая пса ногой. – Ни одно открытие в Арктике не обходилось без собаки. Почитай-ка описания открытий…
Но Ротозей нарушил традицию.
Шум мотора и резкие толчки действовали ему на нервы. Он пополз на брюхе по полу, неуклюже спрыгнул с вездехода и, быстро перебирая мохнатыми лапами, побежал назад к кораблю.
Путь вездехода пролегал строго на север, через настоящий ледяной лабиринт. Мы то ныряли в ущелья, и тогда наш корабль исчезал за торосами, то взбирались на гребень и снова видели свою родную “Пятилетку”. Она делалась все меньше и меньше.
Мы продвигались не очень быстро – в среднем по две – две с половиной мили в час, то есть около пятидесяти миль в сутки. Правда, немало времени отнимали объезды – торосы поднимались в отдельных местах на пятнадцать метров.
Вдобавок нас сносило дрейфующими льдами в ту же сторону, что и “Пятилетку”. Приходилось учитывать снос при прокладке курса.
Две мили в час – это, конечно, немного, но ведь путешествие по пловучим льдам – одно из самых трудных путешествий. Двигаться мешают неровности льда, торосы, достигающие иногда высоты шестиэтажного дома, подтаявший мягкий снег, в котором вязнут гусеницы.
Каково же было путешественникам, которые шли пешком? Зачастую они не шли, а ползли и считали большим достижением, если за день удавалось пройти милю.
Впрочем, нам и в вездеходе доставалось.
Ледяные валы напоминали доты и дзоты, а глубокие ямы между ними – крепостные рвы. Мотало и кидало нас так, что иной раз согласился бы вылезти и идти пешком. Казалось, утлое суденышко швыряет штормом. То вездеход проваливался вниз, так что заходилось сердце, то начинал с ревом и скрежетом взбираться вверх, принимая почти вертикальное положение.