Архив Долки
Шрифт:
— Хотите сказать, что собираетесь и дальше купаться? — спросил Хэкетт.
— Разумеется.
— Браво! Ай да молодец.
— О, что вы, такова моя работа. Кстати, не будет ли неуместным поинтересоваться, чем вы, господа, занимаетесь?
— Я — скромный госслужащий, — ответил Мик. — Работу свою терпеть не могу, пошлую ее атмосферу и этот сброд — моих собратьев по конторе.
— У меня все еще хуже, — сказал Хэкетт с притворной скорбью. — Я работаю на отца, он ювелир, но при этом очень осторожен в обращении с ключами. Повысить себе заработок — никаких возможностей. Наверное, можно именовать меня ювелиром или, допустим, под-ювелиром. Или же фальшь-ювелиром.
— Очень интересная работа, ибо я в ней немножко сведущ. Граните ль вы камни?
— Иногда.
— Да. Ну а я — богослов и физик, в науках, что объемлют многие другие — эсхатологию и астрогнозию, например. В покое этой части света возможно подлинно мыслить. Думаю, мои изысканья почти завершены. Но позвольте на миг вас развлечь.
Он присел за фортепиано и после нескольких неторопливых фраз взорвался звуками, которые Мик с невысказанным остроумием назвал безудержной хроматической дизентерией, что была «гениальна» в плохом смысле слова — зачаточна и, по крайней мере на его слух, бессвязна. Хаос сей завершился сокрушительным аккордом.
— Ну, — произнес Де Селби, вставая, — что скажете?
Хэкетт напустил на себя умудренный вид.
— Думаю, я уловил Листа — в его порыве безудержности, — сказал он.
— Нет, — ответил Де Селби. — В основе лежал канон в начале известной сонаты для скрипки и фортепиано Сезара Франка{5}. Остальное — импровизация. Моя.
— Вы великолепный игрун, — позволил себе лукавое замечание Мик.
— Пусть и лишь развлечения ради, однако фортепиано может быть очень полезным инструментом. Погодите, я сейчас вам кое-что покажу.
Он развернулся к инструменту, приподнял половину крышки на петлях и извлек бутылку желтоватой жидкости, которую поместил на стол. Затем, открыв дверцу внизу книжного шкафа, достал три изящных фужера и графин чего-то похожего на воду.
— Это лучший виски, какой можно найти в Ирландии, безукоризненно изготовленный и безупречно выдержанный. Уверен, вы не откажетесь от тискона[4].
— По мне — лучше не придумаешь, — сказал Хэкетт. — Я гляжу, на бутылке нет этикетки.
— Благодарю вас, — сказал Мик, принимая от Де Селби щедро наполненный фужер. Не был он охоч ни до виски, ни до иных дурманов, уж если на то пошло. Но приличия прежде всего. Хэкетт последовал его примеру.
— Вода — вот, — подсказал Де Селби. — Не посягайте на чужих жен и никогда не разбавляйте виски. На бутылке нет этикетки? Верно. Это я изготовил сам.
Хэкетт сделал осторожный глоток.
— Надеюсь, вы знаете, что виски в бутылках выдерживать нельзя. Впрочем, должен сказать, на вкус это хорошо.
Мик и Де Селби разом отхлебнули по умеренному глотку.
— Дорогой мой дружище, — ответил Де Селби, — о хересных бочках, температуре, подземных хранилищах и прочих излишествах я знаю все. Но в нашем случае никакие эти условия не требуются. Сие виски было изготовлено на прошлой неделе.
Хэкетт в своем кресле подался вперед от изумления.
— Что-что? — воскликнул он. — Виски недельной давности? Тогда это никак не виски вообще. Боже милостивый, вы нам сердечный приступ хотите устроить или растворить нам почки?
Вид у Де Селби сделался игривый.
— Вы же сами видите, мистер Хэкетт, я тоже пью это восхитительное снадобье. И я не сказал, что этому виски — неделя. Я сказал, что оно изготовлено на прошлой неделе.
— Ну, нынче суббота. День-другой — не повод для спора.
— Мистер Де Селби, — вкрадчиво встрял Мик, — очевидно, вы проводите различие в сказанном вами, и здесь имеется некоторая тонкость терминологии. Я чего-то не улавливаю.
Де Селби принял порцию снадобья, кою можно было б описать как основательную, и тут же на кротком лице его возникло выражение апокалиптической торжественности.
— Господа, — сказал он отсутствующим тоном, — я овладел временем. Время именуют событием, вместилищем, континуумом, ингредиентом Вселенной. Я в силах устранить время, свести на нет его видимый ход.
Задним числом Мику показалось забавным, что Хэкетт в этот миг глянул на часы, быть может — невольно.
— У меня время все еще идет, — прохрипел он.
— Ход времени, — продолжил Де Селби, — рассчитывается относительно движений небесных тел. Оные же как определители природы времени обманчивы. Время изучали и делали о нем заключения многие с виду трезвомыслящие мужи — Ньютон, Спиноза, Бергсон, даже Декарт. Белиберда постулатов относительности Эйнштейна — бесчестная и уж точно липовая. Он пытался сказать, что время и пространство не имеют истинного существования по отдельности и постигать их можно лишь совместно. Занятия, подобные астрономии и геодезии, человечество попросту сбивают с толку. Улавливаете?
Поскольку смотрел он на Мика, тот уверенно тряхнул головой, но решил, что стоит еще раз прилежно хлебнуть виски. Хэкетт хмурился. Де Селби подсел к столу.
— Соображение о времени, — сказал он, — в критериях интеллектуальных, философских или даже математических есть бессмысленность и занятие для халтурщиков. В подобных недостойных распрях какой-нибудь хлыщ от духовенства, обращаясь к понятиям вроде бесконечности или вечности, неизбежно вызывает у публики своего рода церебральную каталепсию.
Мик решил, что тут уместно что-нибудь сказать, сколь угодно глупое.
— Если время иллюзорно, как вы, судя по всему, предполагаете, мистер Де Селби, как же тогда выходит, что вот ребенок рождается, со временем превращается в юношу, затем в мужчину, далее в старика и наконец — в бессильного беспомощного калеку?
Легкая улыбка Де Селби знаменовала его возвращение к добродушному настрою.
— Вот вам еще одна ошибка в формулировке мысли. Вы сводите время к органической эволюции. Возьмем этого вашего ребенка, выросшего в мужчину двадцати одного года отроду. Допустим, вся его жизнь пройдет за семьдесят лет. У него есть лошадь, чья продолжительность жизни составит двадцать лет. Мужчина отправляется на верховую прогулку. Бытуют ли две эти сущности одновременно, однако в разных временных условиях? Не в три ли с половиною раза больше скорость времени для лошади, чем для этого человека?