Архив Долки
Шрифт:
— Это, что называется, сеять панику и недовольство, — напыщенно предостерег Мик. — Что тут хорошего выйдет?
— Люди могли бы сходить на исповедь, верно?
— Да и ты бы мог. Но люди над нами лишь посмеются. Что ж до тебя — скажут, ты был пьян.
— Это недельной выдержки пойло — восхитительная штука, — пробормотал Хэкетт, помолчав. — Чувствую себя хорошо, но все еще не уверен, не было ли там какого препарата. Гипнотическое что-нибудь, медленного действия, или чего похуже, что сразу добирается в мозг. Еще, глядишь, не успеем добраться до «Рапса» да как взбесимся. Нас, может, сержант Фоттрелл арестует.
— Черта с два.
— Я бы уж точно не стал присягать в суде за сегодняшнее.
— У нас завтра на раннее утро встреча назначена, — напомнил ему Мик. — Предлагаю о сегодняшних делах никому ничего не говорить.
— Ты собираешься завтра явиться?
— Еще как. Но в такой час из Бутерстауна{7} придется ехать на велосипеде.
И они пошли дальше, молча, задумчиво.
Непросто описать гостиницу «Рапс», ее хозяйку миссис Лаветри или же тамошнюю своеобразную атмосферу. Когда-то, хоть и совсем не в нынешние времена, это было обычное публичное заведение под вывеской «Константин Керр, лицензированный виноторговец»; говаривали, что миссис Лаветри, вдова, переделала бар, упразднила оскорбительное название паба и переименовала владения в гостиницу «Рапс».
Откуда такое странное название?
Миссис Лаветри была женщиной чрезвычайно благочестивой и однажды имела разговор с соседом о красном фонаре, висевшем в церкви перед алтарем. Когда ей сообщили, что огонь в светильнике питается рапсовым маслом, миссис Лаветри набожно решила, что это священное масло, какое применял в чудодейственных целях святой Рапс, вмч[9], и решила, что дом ее должен встать под это знамя.
Вот устройство бара тех дней, когда Хэкетт и Шонесси были его клиентами:
Область, именуемая «Гадюшником», — просторная, с мягкими кожаными сиденьями вдоль стены и в зале, уставленная столиками. Как гостиницу заведение никто всерьез не воспринимал, хотя миссис Лаветри чинно утверждала, что наверху имеется «много добротных кроватей». Смелый чужестранец, если требовал еды, получал здесь поджарку из бекона с яйцом в беспорядочной кухне на задах. К тем порам миссис Лаветри уже давно копила на паломничество в Лурд{8}. Была ль она глуха? Никто не знал наверняка. Сомнения возникли несколько лет назад, когда Хэкетт в открытую назвал ее «Миссис Лаваторий», на что она не обратила никакого внимания. Вероятно, тугая на ухо, она, быть может, к тому же подумала, что Хэкетта не выучили разговаривать как следует.
Когда Хэкетт и Шонесси вошли после визита к Де Селби, «Гадюшник», сиречь обитель завсегдатаев, занимали доктор Крюитт, очень старый, морщинистый и умудренный врачеватель, видавший многие виды в МССВ[10], но считавший ниже своего достоинства щеголять военным званием. Рядом с ним сидел незнакомый молодой человек, а миссис Лаветри размещалась за баром — вязала.
— Привет всем, и, слава богу, мы вернулись к цивилизации, — объявил о себе Хэкетт. — Миссис Л, дайте мне два тигля вашего патентованного ирландского солода, будьте любезны.
Та дежурно улыбнулась во все свое широкое невзрачное лицо и двинулась исполнять заказ. Хэкетт ей не очень-то нравился.
— Где вы были? — спросил доктор Крюитт.
— Гуляли, — сказал Мик.
— Вы, господа, дышали дурманящим воздухом, — заметил доктор. — Цвет лица ваш делает вам большую честь.
— Славный денек был, доктор, — учтиво добавил Мик.
— Мы вдыхали кислород, богословие и астральную физику, — сказал Хэкетт, принимая у миссис Лаветри два стакана.
— Ах физику? Понятно, — вежливо отозвался молодой незнакомец. Был он тощ, черноволос, безус, в толстых очках и тянул лет на девятнадцать.
— Не следует пренебрегать греческим словом «кинесис», — сказал Хэкетт учено, однако с налетом издевки.
— Хэкетт, — предостерегающе встрял Мик, — думаю, лучше бы нам держать свои дела при себе.
— Так вышло, что я изучаю в Тринити{9} медицину, — добавил незнакомец. — Ищу тут себе нору.
— Зачем же выезжать в такую глушь, — спросил Хэкетт, — и каждый день таскаться в город и обратно?
— Это наш новый друг, — объяснил доктор Крюитт. — Позвольте представить мистера Немо Крабба.
Все обменялись кивками, Хэкетт приветственно поднял стакан.
— Предлагаете снять комнату в Тринити? — откликнулся Крабб. — Вот уж спасибо. Это мерзкое, полуразвалившееся жилье, а проживающему студенту положено опорожнять свой урыльник самостоятельно.
— В мое время в Египте у нас и того не было. Зато беспредельные пески и дикий кустарник.
— Кроме того, — добавил Крабб, — мне нравится море.
— Что ж, ясно, — буркнул Хэкетт, — чего б тогда не остаться прямо здесь. Это ж гостиница.
Миссис Лаветри недовольно подняла голову.
— Я уже сказала этому господину, мистер Хэкетт, — проговорила она резко, — что у нас битком.
— Да, но чего?
Вмешался миротворец доктор Крюитт:
— Миссис Лаветри, думаю заказать по глашину[11] всей компании, будьте так любезны.
Она кивнула, несколько умилостивившись, и поднялась со своего места.
— Клятая физика с химией — для меня чистое бедствие, — доверительно сообщил Крабб. — Это все отец мой, он настоял на всей этой медицинской чепухе. Она мне нисколько не интересна, и доктор Крюитт с моим отношением согласен.
— Несомненно, — кивнул медик.
— Он считает, что нынешние врачи всего лишь на побегушках у фирм, что изготовляют препараты.
— Господи, препараты, — пробормотал Хэкетт.
— И многие из них — очень опасные и непроверенные, — добавил доктор Крюитт.
— Никто не отменит великой победы доктора Глаубера, — отметил Хэкетт, вцепляясь в свежий стакан выпивки. — Я часто задумывался: поскольку glauben означает «мыслить», Glauber, стало быть, мыслитель? Вспомним задумчивое настроение присевшего{10}.