Архив Долки
Шрифт:
— Плотоугодие, как случайное, так и умышленное, я порицаю.
— Это теперь, постгностик ты эдакий! Небось пунцовеешь при воспоминанье о былых своих сквернупражнениях — учитывая, что теперь ты Отец Церкви.
— Чушь. Я насочинял непристойных подвигов из бахвальства, иначе считали б меня девственником либо трусом. Я ходил улицами Вавилона с низменными попутчиками, потея в пламенах похоти. В Карфагене я таскал за собой котел нерастраченной разнузданности. Господь в величии своем искушал меня. Но книга вторая моих «Исповедей» — сплошь потрясающие преувеличения. Я жил в свое лихое время. И берег веру, в отличие от куда большего числа народа моего в Алжире, который ныне — арабские обормоты и рабы ислама.
— Задумайся, сколько времени ты угробил во чреве своих половых фантазий, а время это иначе могло быть посвящено изучению Писаний. Бездельный безобразный блудодей!
— Я был слаб в те поры, но высокомерие твое нахожу оскорбительным. Об Отцах толкуешь ты. А как же этот доникейский олух, Ориген Александрийский?{17}Что он сделал, когда обнаружил, что вожделение к женщинам отвлекает его от священной писанины? Я тебе скажу. Он встал, поспешил в кухню, схватил разделочный нож и — чик! — одним махом лишил себя личности! А?
— Да. Назовем это героической запальчивостью.
— Как Ориген мог быть Отцом Чего-Либо — без всяких при себе мудей? Ответствуй.
— Придется исходить из того, что его духовные тестикулы сохранились в целости. Ты с ним знаком?
— Не могу сказать, что видал его в наших краях.
— Но, черт подери, он там? Ты разве не всеведущ?
— Нет. Я в силах, но иногда высшая мудрость — не знать. Полагаю, можно спросить у Полиарха.
— Кто на этом белом свете, скажи на милость, этот Полиарх?
— Он не на этом белом свете — и опять-таки я не знаю. Кажется, он у Христа викарий, в Раю.
— А иные странные обитатели там имеются?
— С избытком, на мой вкус. Глянуть только на этого мужлана по прозванью Франциск Ксаверий{18}. Бражничал да бабничал в трущобах Парижа с Кальвином и Игнатием Лойолой{19}, в дырах, где битком крыс, паразитов, лизоблюдов и люэса. Ксаверий был великий путешественник, болтался по Эфиопии и Японии, якшался с буддийскими монахами и собирался единолично обратить Китай. А Лойола? Ты рассуждаешь обо мне, а у этого малого ранняя святость была бок о бок со спятостью. Он себя сделал фельдмаршалом священной армии неимущих, хотя точнее сказать было б загребущих. Не упразднил ли Орден Папа Климент XIV{20} — за пристрастие к коммерции, а также за политическое интриганство? Иезуиты — изворотливейшие, лукавейшие и лживейшие разбойники из всех, какие поджидают в засаде простых христиан. Инквизиция шла по следу Игнатия. Ты знал? Жалко, не достали. Но одна сторона и слышать не пожелала о Папском бреве упразднения — императрица Расеи. И поглядите-ка теперь на них!
— Интересно, что отца твоего звали Патриком. Он святой?
— Кстати. В твоей университетской шатии в Дублине имеется профессор Бинчи{21}, этот несчастный с младых ногтей писал и проповедовал, что история святого Патрика сплошь неверна и что на самом деле святых Патриков двое. Бинчи тюльку вешает.
— Почему это?
— Два святых Патрика? У нас этих жучил четыре штуки, и от их трилистников, трепотни и дерьма собачьего всех тошнит.
— А другие? Святой Петр как?
— Ой, этот цел-невредим. Несколько жлоб, по правде сказать. Частенько себя отелотворяет.
— Это еще что?
— Отелотворяет себя. Присваивает себе какое-нибудь тело, как вот я сейчас, для твоего удобства. Иначе как тебе подобным разобрать хоть что-то в бескрайности газов? Петр чуть что — лишь бы ключами побахвалиться, похорохоритъся да выставить себя клятой докукою. Ох уж и было жалоб на него Полиарху.
— Ответь мне вот на какой вопрос. Искупитель сказал: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою»{22}. Есть ли какое-нибудь подтверждение этой насмешке, что он, дескать, основал Церковь свою на каламбуре, раз «Петрос» означает «камень»?
— Так запросто и не ответишь. Имя Петрос ни в классическом, ни в мифологическом, ни в библейском греческом не возникает нигде, кроме дружочка нашего апостола и его последователя и дальнейших тезок, — за исключением вольноотпущенного Береники (матери Ирода Агриппы) {23} , упомянутого у Иосифа Флавия 8 «Иудейских древностях», 18, 16, З{24}, в описании последних лет правления Тиберия, то есть тридцатых годов н. э. Петро возникает как римское родовое прозванье у Светония в «Веспасиане», I{25}, а также Петра — женское имя в Тацитовых «Анналах», 11:4{26}.
— И он тебе не по сердцу?
— Наши ребятки, когда он ошивается по округе весь из себя отелотворенный да ключами размахивает, задразнивают его: гоняются за ним и вслед петухами кричат: «Ку-ка-ре-ку».
— Ясно. А прочие? Иуда с вами?
— В этом еще одна незадача для Полиарха. Петр однажды остановил меня и попытался накукарекать мне побасенку, как Иуда пришел к Вратам. Улавливаешь шутку? Накукарекать побасенку?
— Очень смешно. А матерь твоя Моника там же?
— Ну-ка постой! Не пытайся под меня эдак подкопаться. На меня не вали. Она здесь была прежде моего.
— Чтобы сбавить температуру кипящего котла похоти и разврата, ты взял себе в жены или же в наложницы приличную бедную юную африканку, а малыша, коего ты с ней зачал, назвал Адеодатом. Но никто по-прежнему не знает имени твоей жены.
— Тайна эта при мне до сих пор.
— Зачем было давать такое имя сыну, коли сам ты был распутным язычником, даже не крещеным?
— Это все вешай на мамулю — на Монику.
— Далее ты отставил жену куда подальше, и она убрела в глушь, может, обратно в рабство, но поклялась хранить тебе верность навеки. Срам сей не настигает ли тебя ныне?
— Что там меня настигает, не твоего ума дело, я делал, что мамуля велела, а все — ты в том числе — обязаны делать, что мамуля велит.
— И тут же следом, как излагаешь в книге шестой своих «Исповедей», взял ты другую жену, одновременно предаваясь и двоеженству, и неверности супружеской. И ее ты выгнал — после этих твоих фокусов с Tolle Lege[14], в саду, где ты съел пригоршню сворованных груш. Саму Еву обвиняли исключительно в одном-единственном яблоке, не более. И во всем этом позорном поведении мы вновь видим влияние Моники?