Архив

Штемлер Илья Петрович

— Ни на один кирпич не продвинулись за четырнадцать месяцев! А, Веня?! — смеялся Варгасов. — Теперь они попрыгают без меня, попрыгают. Убедились на деле, отцы города. Все вернут — и должность, и билет, никуда не денутся со своими дачами, коттеджами, сортирами и бассейнами. Поэтому и срок скостили мне, гниды. А ты, Веня, думал, что и впрямь из-за хорошего поведения?

— Что касается тюремщиков, так у них сегодня траур, — вставила Ольга.

— Еще бы… От таких харчей… После суда сели мы в кабинете у начальника колонии, и достает он коньяк. Что, говорю я ему ехидно, что, Витюша, никак французский? Где ты такую роскошь раздобыл? Молчит, жук, ухмыляется, неудобно перед судьей признаться, что на бутылке

отпечатки Ольгиных пальчиков… Отсалютовали по рюмашке, а судья и говорит, как бы невзначай: «Ну, товарищ Варгасов, если еще раз заглянете в наши края, то уж, будьте другом, не забудьте и меня. Недаром же я как получил от прокурора поднадзорную бумагу, сразу сюда заявился, без отсрочки. Цените!» Посмеялись… Вот вам мой телефон, говорю, звоните. Смотрю, берет телефон судья народный, в карман пихает и не краснеет. Думаешь, не явится? Еще как прискачет попить-пожрать… Веришь, Веня, лежу я, бывало, на нарах и думаю, что вокруг храпят приличные люди, а настоящая зона там, за колючей проволокой.

«Ах ты, свинья, — снисходительно думал Вениамин Кузин, — за какого дурака ты меня держишь? Ты ведь кровь от крови сын той зоны. Сто очков вперед дашь и прокурору, и судье, и председателю Госбанка, и всем крепким ребятам, что держат оборону в каменной крепости, за бюстом вождя, усыпанного орденами, точно оспой…»

Однако в хмельном голосе Варгасова он слышал искренние, звенящие ноты, и это озадачивало доктора Кузина. «Черт его знает, — еще думал доктор, — действительно, чужая душа загадка». Он многого не мог понять в Варгасове. Например, как тот, человек довольно тонкий, со вкусом, — а в этом Кузин убедился, когда увлек Варгасова покупкой картин, — как он мог связать свою судьбу с этой Ольгой? Да, в молодости она была весьма хороша, но интеллект вряд ли с тех пор изменился.

Кузин почувствовал на своем плече руку Варгасова. Удивительно, как тот догадался, о чем сейчас думает угрюмый водитель?

— В жизни много всяких чудес, мой друг Горацио, — произнес Варгасов.

— Да, мой принц. На свете много чудес, — ответил в тон Кузин. — Кстати, это тоже ваша незавершенка?

Они проезжали мимо запорошенного снежком котлована, что рядом с поликлиникой. Деревянный мосток был запружен людьми. В зыбком полуденном свете их суетливые движения казались искусственными, вроде киносъемки.

— Нет, это не наш объект, — ответил Варгасов. — Что здесь строят?

— Понятия не имею, хотя и работаю за углом… Как-то в котлован угодил Брусницын… ввалился ко мне на прием весь в глине, чудак. — Кузин оживился. — Брусницын, — повторил он, — Ну, тот… из архива. Я встретил его однажды в вашем доме.

— Знаю, знаю, — ответил Варгасов. — Говорят, странный человек. Правда, мы не знакомы, хоть он и бывал у меня.

— Тебя в тот вечер не отпустили, — вставила Ольга. — Странный тип.

— Да, есть некоторые отклонения, — согласился Кузин. — Но у кого их нет?

— А жена… Тоже психованная. Их дочка в моей школе, — вставила Ольга.

— Я жену знаю, росли в одном дворе, — охотно поддержал разговор Кузин. — Удивительно, насколько они разные…

— Зато мы с Олей одинаковые, — хмельно прервал Варгасов. — Да, Оленька? — он притянул к себе голову жены.

— О, да! Одинаковые, — отозвалась Ольга. — Пусти, медведь! Это в колонии тебя так научили обнимать жену?

— Конечно. Специальные были курсы. Любовь без женщин.

Легкие слова, что лениво порхали в уютном чреве автомобиля, понемногу утихали, уступая место колючему молчанию.

Выжимая сцепление, переключая скорость, тормозя У перекрестков, Кузин покорно ждал объяснения — ради чего именно он понадобился сегодня Будимиру Леонидовичу Варгасову. А ведь мог отказаться, не лететь сломя голову на Лесозаводскую улицу, не ждать, точно денщик, пока Варгасов

алкает коньяк с тюремным начальством. Нет, не мог! Верно говорят, что в характере человека больше изъянов, чем в его уме. А обладая слабым характером, Веня Кузин не мог позволить себе такую роскошь, как искренность, у него всегда находились причины, по которым он приносил в жертву свои желания. Веня Кузин хотел жить широко и красиво, поэтому он был рабом обстоятельств. Умный человек, он страдал от этого, но, увы, страсть была выше его страданий, поэтому Кузин по-своему считал себя несчастным. «Никогда я не ускользну от него, — с печалью думал Кузин. — Вырвав из лап следователя, он купил меня с потрохами… И не надо лукавить — прикажи, я ночевал бы на Лесозаводской улице, у забора колонии. Не из чувства долга, а из простой человеческой трусости. Та история со следователем отделила истинное от ложного, раз и навсегда указала мне мое место. Я таков, какой я есть, и нечего себя казнить».

— Красиво ведешь машину, Веня, — проговорил Варгасов густым голосом, в котором уже звучала привычная покровительственная нота человека, знающего себе цену.

И Веня Кузин почувствовал восторг, уверенность в себе и какую-то особую радость. Так, вероятно, ликует собака при виде долго отсутствующего хозяина.

— Да, — пискнула Ольга. — Я тоже любуюсь, молодец наш шофер.

— Должен же быть у человека знак отличия, — горделиво ответил Кузин.

— Не прибедняйся, Веня, ты хороший доктор, — милостиво произнес Варгасов. Он понял состояние Кузина и играл им, словно кошка бумажным фантиком. — Ты лучше скажи мне, Веня… Слух до меня дошел, что большая паника среди вашего брата, коллекционера. Идет облава. Верно?

«Ах вот почему он поспешил со мной повидаться, — мелькнуло в голове у Кузина. — Все ясно!» И он проговорил:

— Да, я слышал… Начали трясти букинистические магазины, антикварные. Интересно, откуда вы узнали? — спросил, намекая на специфику недавнего местопребывания Варгасова.

— Именно там все становится известным в первую очередь, Веня, — уклончиво ответил Варгасов.

Лишний раз прихвастнуть о том, что лагерное начальство делилось с ним свежими новостями, было для Варгасова мелковато. Кроме того, у Будимира Леонидовича появился еще один источник информации — осужденные за скупку и перепродажу антиквариата. Последнее время их стали «выдергивать» на допросы как свидетелей. Воротясь, они не слишком скрывали причины повышенного к себе интереса, чтобы избежать ненужных подозрений сотоварищей.

— Просьба к тебе, Веня, — проговорил Варгасов. — Повидай сегодня тех, у кого я покупал картины по твоей рекомендации. Скажи им, чтобы забыли мою фамилию. Пусть вычеркнут ее из своих записных книжек, из блокнотов, из памяти… Пользы она им не прибавит, а навредить сможет. Много у меня друзей, Веня, сам знаешь.

Кузин понимал, что это не пустое предупреждение, даже нынешний, освобожденный из колонии Варгасов весьма силен. И с каждым днем будет сильнее, он из той породы.

— Поэтому, Веня, я и просил тебя заехать за мной, — мягко закончил Варгасов. — Ты уж извини, брат. Я и сам бы мог им позвонить, да ни к чему, не так поймут.

В зеркальном отражении Кузин видел раздвинутые в улыбке губы Варгасова, короткие зубы, крепко схваченные бугристыми деснами.

— Конечно, конечно, — суетливо ответил Кузин. — Я их предупрежу. Зачем же вам это делать? Мало ли? Всех обзвоню…

— Ну и ладно! — заключил Варгасов. — А теперь сверни, пожалуйста, на улицу Достоевского. Надо мне тетку повидать.

— Да будет тебе! — одернула Ольга мужа. — Человек на работу спешит, у него прием с двух.

— А?! Извини, — ответил Варгасов. — Тогда так! Забрось нас к тетке и уезжай. Сами доберемся, на такси. Или пешочком, еще лучше. Давно я по городу не гулял.