Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
— А что, есть причина, по которой это не так? — он с усилием повернулся к своему вещмешку. — Тебе стоит упростить все для нас обоих. Я желаю сделать тебе предложение. Отдай ее мне сейчас же, и я сделаю твою смерть быстрой.
— У меня ее нет, — сказал я ему.
Он сипло рассмеялся.
— Так много мест, в которых ее можно спрятать, — сообщил он. — Если ты хранишь ее на себе, чуть больше боли — и ты сам выронишь ее, — он достал из мешка небольшой лобзик и положил его на пол. — Я знал как-то человека, который проглотил свой динарий и проглотил бы его еще раз, если бы тот вышел ненароком.
— Мбюэ, — произнес я.
Следом за лобзиком Кассий вынул из мешка плоскоголовую отвертку и положил ее рядом с лобзиком.
— И другого, который взрезал себе живот и положил монету в брюшную полость, — он вынул из мешка зловещего вида нож с крючковатым лезвием для резки линолеума и задумчиво подержал его в руке. — Скажи мне, и я просто перережу тебе горло.
— А если не скажу? — спросил я.
Он срезал ножом заусенец на желтоватом ногте.
— Что ж, отправлюсь на поиски сокровища.
Я внимательно посмотрел на него.
— У меня ее с собой нет. Это правда. Я связал Ласкиэль заклятием и зарыл монету.
Он зарычал и схватил меня за левую кисть. Сорвав с нее перчатку, он вывернул мне руку, чтобы показать мою изуродованную ожогом ладонь, на которой розовел клочок здоровой кожи в форме символа Ласкиэли.
— Она у тебя! — прохрипел он. — И она моя!
Я сделал глубокий вдох и попытался следовать единственному уместному в сложившейся ситуации правилу настоящего оптимиста: думать позитивно.
Черт, чем круче он будет меня пытать, тем быстрее он узнает правду. Конечно, я предпочел бы убедить Кассия каким-нибудь другим способом, но, опять же, он изрядно ограничил мой выбор.
— Я говорю тебе правду, — повторил я. — И потом, ты бы не сделал этого быстро, даже если бы я отдал ее тебе.
Он улыбнулся. Добрая у него вышла такая улыбочка, дедовская.
— Возможно, — согласился я. Он снова полез в свой вещмешок и достал из него трехфутовый отрезок тяжелой цепи, какой блокируют от угона мотоциклы. Держа ее одной рукой, другой он передвинул мои запястья, подняв их так, чтобы руки оказались у меня над головой.
— В любом случае победитель-то я.
У меня не хватило силы опустить руки — чертовы наручники превратили меня в беспомощного котенка.
— Отдай мне монету, — ласково произнес Кассий и с силой лягнул меня в ребра.
Удар вышиб из меня дух. Больно было как черт-те что, но я все-таки ухитрился выдавить из себя несколько слов:
— Не у меня.
— Отдай мне монету, — повторил он. На этот раз он замахнулся цепью и с размаху опустил ее на мой живот. Я лежал с расстегнутой ветровкой, и цепь порвала мне рубашку и рассекла кожу на животе. В глазах покраснело от внезапной, резкой боли.
— Н-не у… — начал я.
— Отдай мне монету, — промурлыкал он и снова ударил меня цепью.
Вопрос… удар… не помню, сколько раз это повторилось.
Спустя вечность Кассий коснулся языком окровавленной цепи и задумчиво посмотрел на меня.
— Надеюсь, ты не ждешь с нетерпением, когда я возьмусь за биту, — произнес он. — Видишь ли, нервы у меня последнее время подрасшатались. Говорят, это следствие того, что случилось с моими лодыжками и коленями.
Я лежал, корчась от боли. На животе и груди словно костер горел. Кровь из змеиного укуса залила мне левый глаз и запеклась на ресницах так, что я не мог открыть его.
— Видишь ли, я могу держать биту только одной рукой. Другая так и не оправилась после множественных переломов. Не уверен, смогу ли я одной рукой наносить удары с нужной точностью или силой.
Я попытался оглядеться по сторонам, но и правый глаз не слишком хотел слушаться меня.
— Как следствие, — продолжал Кассий, — как только я начну расплачиваться с тобой за то, что ты со мной сделал, боюсь, я могу ударить тебя слишком сильно или слишком много раз. А мне хотелось насладиться этим.
Где же Майкл? Где… да хоть кто-нибудь?
Кассий пригнулся ко мне.
— И уж когда я начну, Дрезден, мне бы хотелось ничем себя не ограничивать. Чтобы это того стоило. Уверен, ты меня понимаешь.
Никто не придет тебе на помощь, Гарри.
— Я говорил тебе, — прохрипел я.
Он застыл, подняв брови, и протянул руку.
— Молю тебя, продолжай.
— Говорил тебе, — произнес я и, не выдержав, застонал. — Говорил, что убью тебя, если увижу еще раз.
Он негромко, довольно усмехнулся и отложил цепь.
Он поднял с пола нож для линолеума. Потом неловко опустился рядом со мной на колени и молча разрезал мою рубаху, а потом откинул ее и ветровку с моего живота.
— Я помню, — сказал он. — Не стоит давать обещания, если не в силах их выполнить.
— Таких не давал, — негромко произнес я.
— Тогда советую поторопиться, — хмыкнул он. — Потому что я не могу себе представить, чтобы у тебя осталось на это больше, чем несколько секунд, — он провел по моему животу ногтем, заставив меня охнуть от боли. — Мммм. Славно. Вот теперь в самый раз резать.
Я как завороженный смотрел на движение ножа — медленное, по-своему красивое. Время, казалось, замедлило свой бег.
Черт, я не собирался умирать. Я не собирался позволить этому ублюдку убитиь меня. Я хотел остаться в живых. Я не знал, как мне сделать это, но моя воля зациклилась на этой мысли, и я стиснул зубы. Я проявил к нему снисхождение. У него был шанс уйти. Значит, и я останусь жив. И убью его.
Нож вонзился в мышцы на моем животе. Он двигал им очень медленно, глядя на режущую кромку изогнутого лезвия и постепенно увеличивая нажим. Боль была ненамного сильнее, чем от цепи, но все же не лишила меня дыхания настолько, чтобы я не мог кричать.