Архон
Шрифт:
— Оставь меня в покое, — проворчал музыкант. — У нас будет вдоволь воды, у Архона и у меня. Скоро.
Все-таки пришлось спать на солнцепеке. Сетис, свернувшись под плащом, обливался потом. По носу и щекам, по крепко смеженным векам прыгали мелкие пустынные мошки. Было жарко, как в печи, но усталость взяла свое. Юноша уснул.
Разбудил его тихий шепот.
Сдавленный вскрик, словно от страха.
Он открыл глаза, приподнял край плаща и выглянул. В лицо ударил ослепительный свет, поверхность песка, до которой он невзначай дотронулся пальцами, раскалилась докрасна.
Неподалеку спал Шакал.
В первый миг Шакал показался измученным, растерянным, совсем не похожим на себя самого. Потом потер лицо руками, подтянул длинные колени и сел, тяжело дыша, приходя в себя. К нему подошел Лис, протянул флягу с водой. Они заговорили, но так тихо, что Сетис не мог уловить ни слова. Шакал выпил и рассмеялся — фальшиво, надтреснуто. Встал, отряхнулся от песка, а на его место лег Лис.
Сетис опустил край плаща и лежал в темноте, задумавшись. Грабителю привиделся дурной сон. Он никак не ожидал, что Шакала мучают ночные кошмары. На миг, на краткий миг несокрушимый вельможа попал под власть страха.
Сетис повернулся на другой бок и сквозь дремоту подумал об отце и Телии. Получила ли Мирани записку? Сумела ли что-нибудь сделать? Погружаясь в сон, он чувствовал, что пустыня вокруг него оживает, превращается в невиданного зверя. С удивительной ясностью он вдруг понял, что лежит на его обширном теплом боку, ощутил, как звериное тело чешется от блох. Горы и долины стали мускулами и костями, скрытыми под лохматой шкурой движущегося песка. Он сказал себе — надо встать, крикнуть, предупредить остальных. Но зверь замурлыкал ему в ухо, и Сетис уснул.
Крик.
Свирепый рев.
В мгновение ока он выхватил нож, отшвырнул плащ, вскочил на ноги.
Он проспал слишком долго. Солнце уже село. Небо на западе окрасилось зловещим тускло-красным цветом меди. Сухая долина расцвела, превратилась в море шуршащих желтых цветов. В необычайно короткий срок жесткая поросль выбилась из-под земли, распустилась и дала семена. Чем приводился в действие этот странный жизненный цикл — ветерком, падением температуры, количеством света? От края до края долины покачивались многомильные поля кудрявых желтых цветов высотой Сетису по грудь. Растения колыхались, мелко, суетливо подергивались. С треском раскрывались семенные коробочки, лепестки увядали на глазах, сохли, осыпались.
А в самой середине ослепительных зарослей дрались Шакал с Орфетом. Дрались жестоко, с криками, насмерть. Испуганно визжал Алексос, Лис оттаскивал мальчика прочь. Вокруг дерущихся облаком клубились семена и цветочный пух. Сетис пробежал через это облако и увидел громадные ручищи Орфета на груди у более худощавого противника. Толстяк вознес Шакала над травой, с грохотом швырнул оземь. Но грабитель оказался проворен: он вывернулся из смертоносных объятий и пихнул Орфета локтем в живот. Музыкант согнулся пополам, ринулся на противника, но Шакал уже стоял у него за спиной. Жилистой рукой он схватил противника за шею и начал душить.
Орфет взревел и забарахтался, ища опору. Алексос завопил:
— Не трожь его! Он не ведает, что творит!
Среди высоких солнечных цветов продолжалась схватка не на жизнь, а на смерть. Орфет был слишком силен для своего противника; раскрасневшись от ярости, он вырвался, широченными ладонями схватил Шакала за плечи, ударил кулаком раз, другой, третий. Глаза ему застилала слепая жажда возмездия.
Сетис ахнул.
— Что стряслось?
— Этот дурак хотел украсть нашу воду. Отойди подальше. — Лис толкнул Архона к Сетису, а сам, гибкий и настороженный, двинулся к дерущимся. В обеих руках у него сверкали ножи.
— Они его убьют. — Алексос побелел как полотно, его глаза расширились от ужаса. — Сетис, не дай им расправиться с ним.
Сетис неуверенно зачерпнул обеими руками по пригоршне сухих цветов. Он все-таки писец. А писцы не умеют драться. Но его уже с головой захлестнула пьянящая, неистовая злость, и в тот миг, когда Шакал пошатнулся, а Лис бросился на Орфета, он тоже ринулся в бой, даже не понимая, с кем он дерется. Им владело только одно желание: бить, бить и бить, нападать, разить. Он схватил толстяка за руку, выкрутил ее; Орфет взвыл и с легкостью стряхнул его. Сетис рухнул спиной в упругую стену цветочных стеблей, и у него перехватило дыхание. Он поднялся на ноги, увидел, как кинжал Лиса сверкнул в воздухе и погрузился в песок в дюйме от глаз Орфета. Музыкант лежал на земле, а Шакал, избитый и измученный, зашел сзади и с силой наступил ему на руку, опустился на колени, придавил всей тяжестью. Грабитель поднял глаза, они горели желтым кошачьим огнем.
— Убей его! — прорычал он Лису.
— НЕТ!
Казалось, этот крик издала сама пустыня. Оглушительный, как буря, он донесся ниоткуда — и отовсюду.
Содрогнулась земля, стронулись с мест и покатились валуны.
Алексос широко раскинул руки.
— Я этого не допущу.
Все взоры устремились на мальчика. Он был бледен от ярости.
— Я просил вас: дайте мне поговорить со Львом. Лев здесь, мы идем по его спине. Лев внутри вас! Его гнев — это ваш гнев. Имой тоже.
От его ног широкими кругами расходились волны увядания. Цветы поникали и гибли один за другим, их короткий век подошел к концу. Они медленно засыхали, скручивались, склонялись к земле, рассыпались в прах. А под их жалкими останками иссохшая почва пустыни кипела жизнью: среди песка сновали жуки и крысы, скорпионы и муравьи, мелкие юркие ящерки и суетливые пауки, выросшие а, о гигантских размеров. Они жадно питались семенами и пожирали друг друга, неистово убивали всех, кто попадался им на пути.
Алексос повернул к востоку, в ту сторону, откуда они пришли, и прошептал:
— Позволь им увидеть тебя.
И как только завяли миллионы цветов, Сетис увидел Льва. Тот был огромен: исполинские лапы как горные отроги, туловище будто склоны ущелья. Гигантская, выступающая вперед скала повернулась и оказалась его головой, на морде щетинились густые усы, глаза сияли янтарным огнем, черные зрачки покрылись трещинами, и чем дольше в них смотреть, тем шире они становились.