Ариадна обрывает нить
Шрифт:
– Сергей, ты не думал о возможности сознательно искривлять тоннели, чтобы их кривизна могла компенсировать их возможную гравитационную деформацию, тогда может и будущее станет реальностью?
– Людвиг, ты настоящий Моцарт, я хотел сказать – гений! Это отличная идея! Возможности «Нультонов» таковы, что позволяют изменять конфигурацию каждого отдельного тоннеля.
Щербаков как-то странно застыл, внимательно смотря на своего собеседника. Так смотрят следователи и судьи на подсудимого, отчего Людвиг заёрзал на стуле, предвкушая строгий приговор.
– Людвиг…
– Что?
– А ты не хотел бы махнуть с нами в будущее?
– Нет. – Людвиг не удивился вопросу. Его не смутила уверенность Щербакова в том, что полёт в далёкий космос состоится. – Извини, Сергей, не полечу.
– Если не секрет, почему?
– Всё очень просто. Мне и здесь, на Земле, точнее, в Вене не плохо. Ты не обижайся, Серёжа, но мне кажется, что это противоестественно, когда человек стремится покинуть то, что ему дорого, и где ему хорошо.
– Что ты этим хочешь сказать? – завёлся Щербаков.
– Только то, о чём ты сам догадался. Ты полетишь, чёрт знает куда, со своей семьёй…
– Ты о чём? – не понял физик.
– О науке и сыне «Нультошке», а меня ждёт земная, любимая и дорогая для меня женщина, которую я хотел бы сделать счастливой.
– Понял. – Щербаков был удивительно серьёзен. – Ты хочешь сказать, что в далёкий космос могут отправиться только неудачники или те, кому нечего и некого терять на Земле?
– Да, именно так – это исключительно моё мнение. Не спорю, я не герой, но мне не стыдно.
– Возможно, ты прав, Моцарт…
Неожиданно для обоих, к ним подошёл ответственный секретарь, который сообщил о начале работы секции через полчаса.
Ошеломлённые таким неожиданным известием друзья налегли на пирожки и компот. Дружная работа челюстей подтвердила высокий профессионализм местных поваров. Разговоров больше не было – время диктовало свои условия. Один из едоков спешил к трибуне, другой – к трапу самолёта.
Глава 25
Праздник не вечен – Людвиг прошёл через все унижения личного досмотра в аэропорту, а Щербаков – через очередное чистилище научных споров. Впрочем, судьба всегда компенсирует наши испытания, если они преодолены нами с честью.
Униженный и оскорблённый Людвиг Моцарт погрузился в долгожданную негу мягкого кресла, чтобы насладиться красотой заоблачных далей. Сергею в очередной раз помог случай, в лице секретаря, который, не дав разгореться прениям, объявил о завершении работы заседания «по техническим причинам».
Впрочем, уйти слишком далеко от места битвы Щербакову так и не удалось. У самого выхода из зала его нагнал тот самый ангел спаситель, он же, ответственный секретарь.
– Сергей, извините за ту бестактность, которую я вынужден был допустить относительно вас, причём, дважды.
– Бросьте, всё нормально, если жертв и разрушений нет. Однако, почему дважды?
– Вы, правда, не помните? – искренне удивился секретарь.
– Отходчивая я, – выдал Щербаков, женским голосом.
– Сколько у вас этих шуток?
– Воз и ещё маленькая тележка, но вы ушли от моего вопроса, почему дважды?
– Хорошо. Первый раз мне пришлось выдвинуть против вас идиотские угрозы отлучения от науки, чтобы они дали вам открыть рот, а второй раз – это сорванное выступление сейчас, когда я вынужден был выдумать «технические причины», чтобы не устраивать пустых судилищ и диспутов.
– Извините, как ваше имя?
– Эркюль.
– Славненько, ну и денёк. Сначала – Моцарт, теперь окажется, что вы – Пуаро.
– Откуда вы взяли, что Пуаро? Ах, да – очередная шутка.
– Значит не Пуаро, а жаль, – грустно вздохнул физик. – А так всё хорошо складывалось.
– Почему жаль? Я действительно Эркюль Пуаро, только реальный, а не герой романа Агаты Кристи и не частный детектив, а профессор социологии…
– А говорили, что не занимаетесь сыскным делом, когда на этом конгрессе каждый день сталкиваетесь с преступлениями всего человечества или отдельных его представителей?
– Знаете, Серёжа, я могу вас так называть?
– Валяйте, «хоть пирогом назовите, только в печь не сажайте».
– Спасибо, не посажу, я имею в виду печь. Вы знаете, Сергей, а ведь вы абсолютно правы относительно преступных дел и отдельных личностей. Мне стыдно в этом признаться, но во время вашего выступления… – Эркюль замялся, думая, стоит ли говорить правду.
– Не бойтесь, сын мой, облегчите свою грешную душу и вам будет легче. – Пропел по поповски Щербаков, сложив руки на своей груди и, наклонив голову в сторону, изображая кающуюся Марию.
– Нет! Вы просто невыносимый человек!
– Не правда, достаточно двоих хилых или одного крепкого мужика, чтобы вынести мои 64 килограмма.
– Сдаюсь, дружище! – он взглянул на свои часы, и его лицо стало серьёзным. – Сергей, нас уже заждались в Президиуме Конгресса. Я провожу.
– Ну, веди меня, Миклуха Маклай!
– Спасибо, что не назвали Иваном Сусаниным.
– Браво, да вы знаток российской истории?!
– И не только.
– Послушайте, Эркюль. – Щербаков неожиданно остановился, с совершенно серьёзным выражением лица. – А там, куда мы идём, не суд инквизиции, обещанный за мою болтовню?
– Нет, можете успокоиться, там свои, друзья. – Они скрылись за дверью, что располагалась за трибуной, но была прикрыта портьерой…
Обещанный секретарём короткий технический перерыв затянулся до самого вечера. Во время ужина было озвучено срочное объявление, о том, что все желающие приглашаются в центральный зал Конгресса, для заслушивания итогов проведения научного форума.
Подобное известие превратило все общественные помещения в подобия ульев, а участников Конгресса, вместе с журналисткой братией, в копошащихся и жужжащих пчёл, готовящихся дать отпор косолапому грабителю мёда.