Ариадна обрывает нить
Шрифт:
– Нет! Этого не может быть, потому… – он судорожно искал ответ, но не находил его. Однако сознание требовало любого, но обязательно позитивного решения. – Потому, что… не должно быть!
Его колотило от негодования и возмущения от собственных, как он сам признался, идиотских размышлений.
– Это бред! В моих рассуждениях есть грубая ошибка, которую я пропустил, просто, не заметил? Необходимо признать, что данное сравнение неверно… А, значит?.. Значит, и война не может быть неизбежной!
Впрочем, его ругательства и слова негодования мало что меняли. Нужны были веские контраргументы, способные развеять, опровергнуть столь
От досады на свою беспомощность Уайтхэм встал, прихватив свою обувку в руку, и побрёл вдоль кромки берега. Тихая вода легко накатывала на песчаный пляж, погружая, чмокающие в песке ноги, в свою мокрую прохладу.
Океан больше не горел, как прежде. На месте, некогда, пылающего, горделивого светила осталось едва заметное зарево, слабеющее с каждой минутой. Глядя, на угасающий горизонт, спокойно отдающий последние лучи тепла и света ночному миру, Грэм отчётливо понял, что нашёл такую долгожданную и важную ошибку, приведшую его к столь печальному выводу, что война неизбежна.
– Стоп! Нашёл! Солнце несёт Земле жизнь, оно воплощение красоты и суть основы самой жизни на нашей планете. В противовес ему, вспышка гнева или ненависти в душе человека – это мрак человеческого рассудка, его выражение… – Грэм был очень возбуждён и не сразу подбирал нужные слова. – Нет! Его внешнее проявление страха или ужаса от чего-то конкретного, что постоянно беспокоит и тре-е-во-жит…
Только сейчас, историк ощутил тот самый момент «предоткрытия», «предпроявления истины». В такие секунды прозрения, всё тело, лишённое энергии, ушедшей на осознание и удержание истины, вдруг, замирает в состоянии странного напряжения, тормозящего любые, даже самые незначительные движения. Дыхание становится столь поверхностным, что оно не ощущается, а иногда, и вовсе прекращается, сливаясь с неподвижностью тела.
Всё это можно было сравнить с напряжённым оцепенением кошки перед решающим броском на притаившуюся мышь, или с ожиданием сапёра, готовым перекусить выбранный им провод на неизвестном ему взрывном устройстве, когда таймер отсчитывает последние секунды до взрыва.
– Стоп, здесь главное – постоянно, всегда, с самого рождения…
Оцепенение «предистины» так же мгновенно спало, как и появилось. Это могло означать, что истина найдена, или она упущена и, возможно, навсегда. К огромному сожалению Грэма, он не чувствовал её, он всё ещё находился в состоянии поиска, а не осознания нужного решения. Именно поэтому, он решил, что рано, слишком рано вогнал себя в это состояние. Забывая, что это ожидание открытия никогда не приходит «по заказу».
– Продолжим. Из сказанного, становится ясно, что вспышка гнева – это предвестник смерти. Ошибка найдена!
Уайтхэм попытался вызвать у себя самые положительные эмоции довольства собой. Старательно убеждая себя, что он всё же поймал убегающую от него истину за хвост.
– Да! Между вспыхнувшим от касания Солнца океаном и вспышкой гнева в сознании человека – нет сходства. Всё наоборот – это две противоположности, как жизнь и смерть. Следовательно, если движение Солнца – бесконечно, то война – должна иметь предел, а значит, её можно прекратить навсегда.
Финал его рассуждений оказался слишком вялым, чтобы принять его за ту самую истину, которая не успела убрать свой хвост. Грэм отчётливо понял, что, найдя ошибку в своих прежних рассуждениях, он совершил более серьёзный промах, потеряв очень важную мысль, которая была для него необходимой, нужной, возможно, ведущей к решению самого важного для него вопроса – о первопричине крупных военных конфликтов.
Недавно прошедшее негодование от своей глупости и невнимательности, вновь вернулось к нему. Чтобы хоть как-то отвлечься от самоедства, он уселся на крупный камень, чтобы смыть песок с ног и обуться. Странно, но на душе стало легче от понимания того факта, что несколько минут назад он отыскал первую, а, возможно, и самую важную посылку в решении труднейшей задачи, которую он поставил перед собой много лет назад.
Медленно, сознательно не торопясь, поднимаясь по склону холма к верхней площадке, Грэм методично копался в своей памяти, пытаясь отыскать потерянную ранее мысль. Из своего прошлого, многолетнего опыта научного поиска он хорошо знал, что она не могла исчезнуть навсегда, а где-то затерялась в тайниках его памяти?
Шли минуты. Уайтхэм возвращался к себе домой, в очередной раз, ведомый одним подсознанием, автоматически открывая, попадающиеся на его пути двери. Войдя в комнату, которую давно воспринимал, как свой, пусть временный, но дом, он разделся, аккуратно повесив все вещи, так как терпеть не мог бардака вокруг себя, и лёг на кровать, укрывшись лёгким покрывалом, и с надеждой на сон закрыл глаза.
То ли от усталости, накопившейся за чрезмерно длинный день, то ли от того, что слишком сильно сжал веки, желая поскорее заснуть, ему показалось, что он проваливается в бездонную пустоту. От реальности ощущений, сердце забилось в груди, и в висках застучала кровь. Неожиданно, из глубины памяти возникла мысль, за которую он ухватился.
– Пустота? Чтобы это значило? Пустота и мрак… Вот – мрак рассудка! Да, именно, мрак рассудка. Я искал причину начала войны в экономике, политике, правительствах и отдельных личностях, а она скрыта в каждом из нас, надёжно спрятана в нашей памяти, мыслях, чувствах. Значит, необходимо искать причину в человеческой психике, в его сознании…
Грэм ощутил, как состояние «предоткрытия», вновь сковало тело, давая ему ещё один шанс ухватить истину. Помня о прошлой ошибке, историк сосредоточил всё внимание на первой мысли, которая проявится и снимет напряжение с тела, как знак завершения поиска.
– В памяти…В памяти? Чёрт, побери! Именно, в памяти людей! С самого рождения, с первых сказок и колыбельных песен мы погружаемся в мир человеческой памяти, памяти своего народа, своей страны, – он понял, что нашёл и отфиксировал ту самую, потерянную ранее мысль. – Память, вот причина всех наших бед и войн. Теперь можно и отдохнуть.
После напряжённого поиска наступило состояние покоя и полного расслабления. Уайтхэм, сладко зевнув, принял, как должное, что засыпает. В его приятную дремоту из темноты плотно сомкнутых глаз, вдруг проник и материализовался отчётливый образ глаз Лии: синих, с, пламенеющим солнечной короной, ореолом зрачка.
Грэм не нашёл в себе сил, чтобы удивиться или проснуться. Он медленно проваливался в глубокий сон, созерцая взгляд её глаз – спокойных и, даже, немного печальных. Как миражи, в сумраке потустороннего мира сновидений и забвения ночи, проплыли видения её волос, рук и даже прикосновения её нежных губ к его щеке, словно, она сама явилась в зазеркалье, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Историку стало хорошо и спокойно, после чего, он провалился в долгожданный сон…