Аритмия
Шрифт:
Встает резковато и поправляет на себе дурацкий халат. Стоит, лупится на меня опять.
— Че? — криво улыбаюсь подбитой рожей.
— Че, — подается вперед и грубовато проходится по моим волосам широкой ладонью. Прямо как в далеком детстве. — Ниче… Поправляйся давай, дурень обезбашенный.
В тот день ко мне кроме матери никого больше не пустили. С одной стороны, это расстроило, но с другой, может, оно и к лучшему. Мне реально понадобилось некоторое время на то, чтобы переварить поведение моих предков.
Отцовское
В целом, я испытываю довольно-таки странное чувство. Во мне как будто ребенок проснулся. Тот самый, недолюбленный и недоласканный.
Протестует внутри. В позу встает. Мол ничего уже не надо. Поздно. Эта дверь закрыта, не стучитесь…
А на деле, индиффирентным быть не получается. Как ни смешно, но наряду с горечью и ядовитой обидой, копившейся внутри на протяжении долгих лет, я ощущаю то, о чем давно уже перестал мечтать.
Я нужен своим родителям.
Приятно это осознавать. Пусть даже столько времени спустя…
Глава 76. Prompt r'etablissement, joli
Попасть к Яну в палату получается лишь двое суток спустя. И все эти сорок восемь часов для меня адская мука. Потому что первые из них мы с Абрамовыми провели практически в полном неведении.
Отделение реанимации — самое ужасное из того, что может быть. В особенности, когда там находишься не ты, а близкий тебе человек.
Игорь Владимирович долго держался как мог, но ему становилось хуже прямо на глазах. Он так сильно нервничал и переживал, что в какой-то момент начал срываться на всех вокруг. На раздражающую его Ингу, прискакавшую, чтобы оказать поддержку. На безостановочно плачущую бывшую жену. На Рому, расхаживающего туда-сюда по длинному коридору. И на врачей, плохо (на его взгляд) выполняющих свою работу.
Мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы его угомонить. Боюсь, еще немного — и нас просто выгнали бы из больницы…
— Пожалуйста, никаких нервных потрясений, — предупреждает врач, строго глядя на нас.
Рома обещает, что все будет как надо, однако уже тридцать секунд спустя его ор разносится на всю палату.
Нам нельзя тут находиться. Посещения разрешены лишь ближайшим родственникам и то в определенное время, однако Игорь Владимирович сумел договориться. Скорее всего эта просьба имеет вполне себе материальную цену, но сейчас, говоря откровенно, я способна думать лишь об одном. О том, как сильно я хочу увидеть Яна…
— Абрамыч!
— Осторожнее с ним, — только и успеваю произнести до того, как Рома, подобно урагану Катрина, обрушивается на вышеупомянутого товарища.
Сашка рассказала мне некоторые детали произошедшего, которые она узнала от своего отца, подполковника
Нанести тяжкие телесные повреждения, ранить огнестрельным оружием, пристегнуть живого человека наручниками к батарее, хладнокровно полить его бензином и поджечь квартиру… Это какими ублюдками нужно быть? У меня в голове не укладывается. Как и то, что Каримов-старший целенаправленно спланировал для Яна именно такую погибель. От огня…
— Кучеряяявый, ох, как же я очканул, Кучерявый! — гундосит Рома, скидывая ботинки и бесцеремонно забираясь прямо на больничную койку.
— Беркут…
— Братан! — сипит тот, обнимая его.
— Тише. Ребра…
— Не сдавливай его так сильно, нельзя, — вмешиваюсь робко, по-прежнему стоя у окна.
Но Беркутов как будто не слышит. Стискивает друга мертвой хваткой и конвульсивно сотрясается всем телом.
— Кучерявый… Братан… Живой… — надтреснуто звучит его голос в образовавшейся тишине. Неуютной и отчего-то неловкой.
Мы с Яном встречаемся глазами, и я изо всех сил пытаюсь не расплакаться.
Наверное, силу дружбы этих двоих в полной мере я чувствую только сейчас. Именно вот в эту самую секунду, когда смотрю на них.
Такие взрослые, и вместе с тем они сейчас совсем как дети. Недовольный, задушенный железными объятиями Ян и эмоционально разбитый Рома. Рома, не пытающийся «держать лицо» и скрывать свои слезы.
— Заканчивай этот спектакль, — сконфуженно просит Ян, пару раз хлопнув его по спине. — Слезь с меня, придурок.
Кашляет, и лишь тогда Рома его отпускает.
— Выглядишь ужасно, — скривившись, заключает этот идиот.
— Мне как-то плевать.
— Но все равно, красавчик. Правда, Дашкет? — прилетает мне неожиданно.
— Угу, — выдаю убито, глотая скатывающуюся по щекам влагу. Потому что то, что я вижу, очень меня тревожит. Ну живого же места нет… Весь в гематомах, синяках и ссадинах. Рука в гипсе. Нога перемотана.
— Беркут, глянька-ка, все целы? — Ян демонстрирует идеальные зубы.
— Вроде да, — заглядывая ему в рот, констатирует тот.
Ну что за придурки!
— Из тебя вытащили две пули, ты в курсе? — Рома хлопает его по ноге. Той самой.
— СУКА ПЕРНАТАЯ! — взвыв от боли, матерится Ян.
— Прости, Кучерявый, прости, — принимается извиняться нерадивый посетитель.
— Ты совсем уже? — не выдержав, ругаюсь на него.
— Я случайно, ей богу! — виновато косится на друга, до хруста стиснувшего челюсти. — Абрамыч, дружище, я так рад, что ты… тут, а не ТАМ. Мать такую ахинею начала нести. Мол Ян отдал жизнь Савке и все такое…