Арлекин

Гамильтон Лорел Кей

— Лейтенант, маршал Блейк уходит и забирает с собой своего телохранителя. Таким образом, вам не придется беспокоиться о том, что он здесь делает.

Смит говорил легко и небрежно, стараясь держаться и выглядеть безобидно. У него это получалось: он ненамного выше меня, светловолосый, выглядит моложе своего возраста. Новичок в команде. Где, черт побери, Зебровски? Никто не умеет так справляться с настроениями Дольфа, как он.

— Я хочу знать, зачем нужны телохранители федеральному маршалу, — выдавил Дольф сквозь стиснутые зубы.

Грэхем посмотрел на меня, будто

спрашивая: «И что мне ему ответить?»

Если не выдавать, что я слуга Жан-Клода или лупа Ричарда, так мне и сказать-то нечего. Редко мне удается хорошо соврать, если ложь не продумана задолго до того.

В напряженном молчании вперед вышел Мика:

— Это моя вина, лейтенант. Я ее люблю, а она чуть не погибла. Извините, что огорчил вас, наняв Грэхема, чтобы он ее сопровождал, но вы, я знаю, женаты и, уверен, поймете, как я испугался, увидав ее на больничной койке.

Иногда я забываю, как гладко умеет врать Мика. Ну, единственная настоящая ложь здесь та, что не он лично нанял Грэхема. А остальное, в общем, правда.

— Вы на ней не женаты.

— Мы живем вместе уже семь месяцев.

— Поговорим, когда год продержитесь, — сказал он.

— Ты всегда капал мне на мозги, чтобы я нашла себе постоянного бойфренда с горячей кровью. Я нашла, так какие у тебя проблемы?

— Когда тебя перестали устраивать просто люди, Анита?

Я покачала головой и выставила перед собой ладони:

— Этот спор мы сегодня вести не будем, Дольф. Грэхем, идем.

Мы ушли. У Дольфа не было ни одной причины нас задержать, кроме его ненависти к монстрам. Но быть ненавидимыми — не преступление в глазах закона. Что приятно.

42

Эдуард заехал на парковку возле Церкви Вечной Жизни, Олаф сидел рядом с ним. Я села на среднее сиденье вместе с Микой и Натэниелом, Грэхем — один на заднем. Эдуард даже не спросил, почему я пустила на переднее сиденье Олафа — наверное, тоже не хотел смотреть, какими глазами разглядывает меня Олаф. Очень трудно добиться, чтобы Эдуарду стало жутко, но Олафу это удалось — когда он трогал мои раны.

Парковка была так забита, что пришлось нам встать с нарушением правил — вблизи газона со скамейками и деревьями. В декабрьском холоде он смотрелся уныло и мрачно — а может, это только мое настроение, потому что в последний раз, когда я стояла на газоне этой церкви, то расстреляла из пистолета одного вампира. Из пистолета — это получается долго, и казнимый извивается и орет. Не самые лучшие мои воспоминания, и я зябко поежилась в кожаной куртке, которую привез мне Натэниел. Было бы теплее, если бы куртку застегнуть, но мне больше тепла нужна была возможность выхватить оружие.

Если видишь кого-то зимой с расстегнутыми полами, то почти наверняка под полой оружие. Натэниел застегнулся до горла, но на нем была такая же короткая куртка, и мы с ним были оба похожи на участников школьной вечеринки в готском клубе. Неприятно тут было то, что в том же стиле оделся Олаф: черное на черном, кожаная куртка, сапоги. Натэниел был застегнут, Олаф — нет. Мика свое пальто на подкладке перепоясал, и Грэхем тоже

кожаную куртку на себе застегнул.

Белая и неукрашенная высилась перед нами церковь. Она всегда мне из-за отсутствия крестов казалась недостроенной. Но туда, где паству составляют вампиры, священные предметы не допускаются.

По широким белым ступеням мы поднялись к двустворчатым дверям. Грэхем настоял, что двери нам откроет он. У меня терпения не было спорить, а Эдуард наверняка не стал, потому что сразу опознал в Грэхеме пушечное мясо. Конечно, живучее пушечное мясо, стойкое, но Грэхем не был вооружен и я в него не влюблена. С точки зрения Эдуарда это определяло, как к нему следует относиться. Если честно, то с моей тоже. Я хотела, чтобы сегодня уцелели все, но если уж придется выбирать, тогда существенно, кого ты любишь, а кого нет. Если ты неспособен признать это открыто сам перед собой, то не суйся под огонь и своих родных тоже держи дома. Вот честно: кого ты будешь спасать? Кем будешь жертвовать?

Мы дали Грэхему распахнуть эти двойные двери настежь, и он даже не пытался укрыться. Стоял, обрамленный светом — темная фигура в электрическом нимбе. Потом с улыбкой обернулся ко мне, будто что хорошее сделал. Я тихо помолилась про себя, чтобы Грэхема сегодня не убили. Да, у нас ожидалась битва метафизическая, без оружия, но есть способы и метафизикой убивать. Я это видела; да блин, я это делала пару раз. Да, противозаконно, если умирает человек. Ладно, мы с вами никому об этом не расскажем.

Натэниел взял меня за левую руку. Он был горячий, горячее, чем должен был, лихорадочно горячим, но пота на ладони не было. Так что не нервы это были, а сила. Она поднималась по моей руке, расходилась волной жара по телу, плясала мурашками по коже. Я даже слегка запнулась на ходу, и Мика подхватил меня под руку, желая помочь, и сила прыгнула от меня к нему — а для него она не была предназначена, тут надо было бы, чтобы с той стороны от меня был Дамиан. Он бы охладил этот жар, а Мика никак и никогда охлаждающей меня магией не владел. И сила нашла единственное в нем, что могла узнать — нашла его зверя. Я видела почти глазами, как его леопард взревел в нем черным пламенем, плеснул собой вверх. Мика со своим зверем умел справляться, но бархатное мурлыканье пробудило мою пантеру — я оказалась меж двух леопардов. И не было оборотней других типов, чтобы отвлечь моих зверей.

— Не сейчас! — почти завопила я.

— Что это? — спросил низкий голос Олафа.

У меня даже не было времени обернуться и посмотреть, не появилось ли что-то новое. Появится — Эдуард этим займется. В него я верила.

Мика сумел оторваться от моей руки, рухнул на колени на ступенях, будто ему было труднее обычного справиться со своим зверем. Еще до полнолуния было далеко, это не должно было быть так трудно.

Грэхем летел к нам, летел пулей, но леопард во мне поднимался быстрее, прорываясь уже через мое тело, и мне надо было охладить этот жар. Я чуть было не потянулась к Жан-Клоду: он вампир, он — прохлада могилы, но на меня он никогда так не действовал, для меня он всегда — страсть. Так, подумать надо.