Армагеддон No 3
Шрифт:
Вернее, дело было так. Мама еще была живая, но это несущественно, а хороняли они как раз папу. Мне друг-то мой и говорит шепотом: "Глянь, Михуил, две бабы - глупые, как табуретки, гляди, из-за еще папы воют!
Глянь, у папы морда самая сатраповская, им бы радоваться, а они... Ты их, Мишатка, из вида не упускай!"
А мне, конечно, Люба сразу как-то по сердцу пришлась. Я с них даже денег за плиту не взял. Мы с товарищем плиты приспособились со старых могилок на новые переделывать. Начальство у нас как раз в тот год на Кипр всей бандой уехало, милое дело тогда было на кладбище! Тишина! Ни драк, ни перестрелок! Сирень цветет, каждую родительскую субботу стряпней домашней все могилы украшены. Свечки горят, вечера теплые, романтика! И мы по аллейке идем с Любой рука об руку, а я ей про всех известных покойниках рассказываю. Ну, кто что при
Марина Викторовна Фликовенко окончательно проснулась от того, что кто-то над самым ее ухом увлеченно рассказывал принявшему ночное дежурство от Ямщикова Седому о всех женщинах своей жизни. Вернее даже не поэтому.
Кладбищенский романтик незаметно для Седого щипал ее сквозь жидкое железнодорожное одеяло за лодыжку и старался просунуть под его обманчивое тепло здоровую натруженную кайлом лапу. Она хотела прямым выпадом дать ему в ухо, но, приподняв руку, вдруг увидела в сером утреннем свете свой маленький беленький кулачок, и сердце оборвалось. Марина Викторовна беспомощно опустила руку, она вспомнила весь вчерашний день, а главное, то, что она теперь женщина. Отчаяние ее было так велико, что когда кладбищенский ловелас все-таки сунул руку ей под одеяло, ей было уже все равно. Вначале. Но, неожиданно для себя, она почувствовала, как в ней закрутилась и сразу же выпрямилась какая-то пружина, она вдруг завизжала и вцепилась в волосы этого типа. С верхней полки немедленно спрыгнул Ямщиков и, долго не задумываясь спросонок, принялся душить изворачивавшегося Михаила Аркадьевича. Тот громко захрипел и мелкой заячьей дробью застукал руками в стенку соседнего купе над головой Марины Викторовны. Она хотела придержать его за егозившие по полу ноги, чтобы подсобить Ямщикову, но они услышали тихий предостерегающий свист Седого и тут же выпустили Мишатку.
В дверях стоял проводник, позади него толпились какие-то пассажиры.
– Что же это такое? А? Спрашивается? Если какой попутчик не по нраву, так его что, сразу душить?
– укоризненно спросил Петрович.
– Не сразу мы... Противный он просто... На кладбище жил, говорит...- с отдышкой проговорил Ямщиков.
Маринка, Седой и Мишатка молчали, оторопело рассматривая наседавших сзади на Петровича пассажиров.
– Если он противный, так ведь два купе свободных, договориться всегда можно! Мне что бригадира каждый раз на вас вызывать?
– продолжал как-то через силу орать проводник, ритмично тыча рукою в сторону Мишатки.
– А если два купе свободных, то почему ты его к нам направил? примирительно сказал Ямщиков, засунув в вытянутую руку Петровича какую-то бумажку из кармана брюк.
– А кто вас просил первое купе занимать? Я сказал человеку: "Иди на свободное место!" Я виноват, что у вас, пассажиров, такая воровская привычка во все купе тут же заглядывать? Я ведь предупреждал, что двери в нашем вагоне закрываются плохо! Всех предупреждал, чтобы вещи под себя прятали! И ботинки! Вот в пятом купе пассажир вообще в ботинках спит! Это тоже перекос! Слов не понимаете! Та-а-ак! Все расходимся, умываемся, станция через два часа, через сорок минут санитарная зона! Туалет закрываю! Вас тоже касается! В туалет надо идти, как проснулись, а не попутчиков душить! Нахлебаются с вечера...
– пропел Петрович, оттесняя пассажиров от купе и прикрывая за собой дверь с выбитым зеркалом.
Утирая выступившие от удушья слезы, потерпевший, с опаской глядя на спокойно собиравшего бритву и полотенце Ямщикова, просипел: "Так бы и сказали, что молодые едут. А я думаю, чего женщина лежит зазря, скучает...
Так бы и сказали! Мне щас даже в туалет не надо, извините, дамочка!"
– Марина, вставай, нечего тут приключения на чужую шею собирать, иди в туалет очередь занимать!
– приказал ей Ямщиков, не глядя на попутчика.
Седой тоже согласно кивнул, и Марина, захватив полотенце и туалетные принадлежности, вышла из купе.
Особого порыва к гигиене тела в их вагоне не наблюдалось. Видно, все обсуждали по своим купе утреннюю разборку в первом купе. Впереди нее стояла только женщина с мальчиком лет пяти. Эту женщину Марина вроде не видела в толпе. Мальчик молча взбирался на ящик для мусора и, закрыв глаза, прыгал с него на пол, а женщина, тоже молчала, прислонившись к косяку. Марине очень хотелось подойти, толкануть дверь как следует и сказать пару ласковых словечек засевшему в туалете типу, но она понимала, что ей надо учиться вот так же молча стоять и терпеть, как эта женщина, потому что она теперь такая же. Она опустила глаза и вдруг обнаружила, что стоит только в какой-то длинной майке, которую ей вчера дал Седой. Стоять в ней было холодно, рукавов у нее не было, вообще какая-то тоненькая была эта майка. Женщина скользнула взглядом по ней, и Марина поняла, что выглядит она, с точки зрения этой женщины, как-то неподобающе. Наверно, сверху надо было надеть такой же халат, но у Седого халата для нее не оказалось.
Действительно, Марина производила двойственное впечатление. С одной стороны она была, вроде, ничего. Но с другой стороны, она еще не научилась выходить из купе, предварительно расчесав пышные, сбившиеся за ночь в копну волосы. Майка, которую вынул ей из своего объемистого баула Седой, не просто подчеркивала грудь, она совершенно неприличным образом выдавала полное отсутствие нижнего белья. А ниже майки у нее располагались неплохие даже по прежним, довольно придирчивым меркам их с Грегом кирасирского полка, женские ноги. Они были совершенно без растительности с гладкой розоватой кожей и с такой маленькой, ровной ступней... Марина так засмотрелась на ноги, которыми теперь располагала в наличие, что, подняв глаза, сразу испытала шок, столкнувшись с этим пристальным змеиным взглядом. Женщины с мальчиком уже не было, а у двери туалета напротив нее стоял неприятный лысый мужчина в большом махровом халате. Ладони его были прикрыты вафельным полотенцем. От неожиданно возникшей неловкости, она опустила глаза вниз и увидела, что его ноги обуты в огромные ортопедические ботинки, о которых их еще раньше предупреждал Седой.
Никого, кроме нее и сара, в коридоре не было. Разойтись просто так они, конечно, не могли.
И пассажир тот, утренний, конечно, этими двумя был подослан! Именно потому она теперь тут одна, даже без Ямщикова. Все, сейчас этот надвигающийся на нее тип с нею покончит, и Грег с Седым останутся без факельщика. Марина отступала под холодным пронзительным взглядом, стараясь даже не задумываться, почему вдруг надвигавшийся на нее сар начал скручивать свое полотенце удавкой, но, краем глаз, она все же увидела, что под полотенцем этот страшный, до дрожи в голых коленках, жуткий тип прятал необыкновенно когтистые лапы. Она пыталась, изо всех пыталась мысленно собраться и вспомнить, наконец, что там им с Грегом говорил по этому поводу Седой, но почему-то ничего не приходило на ум. А этот командировочный в халате и лыжных ботинках на каблуках подходил к ней вплотную, оттесняя к мусорному ящику, на который она в изнеможении опустилась, прижавшись полуголой спиной к холодному стеклу. Голова ее беспомощно запрокинулась, глаза закатились...
Но, почему-то душить ее сразу не стали... Боже мой! Только сейчас она вспомнила, что сняла на ночь этот дикий, ужасный бюстгальтер, в котором у нее были четки, а главное, пара очень необходимых в этой ситуации ритуальных гвоздей. Какая удобная вещь этот бюстгальтер! Утром она совсем забыла, что ей под одеялом надо было все-таки его надеть... Правильно, они ведь тогда кого-то с Ямщиковым душили... душили... душили... А теперь ее задушит этот... Она попыталась сосредоточить взгляд на белом страшном лице... Она так боялась его взгляда, но ей надо было посмотреть ему прямо в глаза и что-то сделать. Вот только она никак не могла вспомнить, что же именно она должна была сделать...
Собрав все силы, она все-таки посмотрела ему в лицо. Но ее убийца вовсе не смотрел на нее, он с непонятным ей жадным любопытством глядел за широкий вырез сползшей с плеч большой майки Седого. И опять в Марине инстинктивно сработала какая-то штука, сидевшая внутри ее нового тела. Она чувствовала смрадное дыхание, смешанное с мятным запахом зубной пасты, видела внезапно размякшее лицо своего палача, уставившегося ей прямо туда... А, между тем, ее рука, совершенно помимо ее воли, вдруг осторожно просунулась сквозь полы халата между ног пассажира, вцепилась коготками во что-то мягкое и принялась методично выкручивать это что-то вначале по часовой стрелке, а потом против нее, а потом все резче, резче, быстрее!