Армагеддон. 1453
Шрифт:
Григорий повернулся к трапу, ведущему в трюм, к их скудным пожиткам. Грант не двинулся с места.
– Новый год?
– Да, человече. Сегодня его первый день. – Григорий улыбнулся шотландцу, которого полюбил за три недели совместного путешествия. – Добро пожаловать в тысяча четыреста пятьдесят третий год.
Она долго стояла на террасе, завернувшись лишь в тонкое одеяло; предлагала свои лишения в качестве покаяния, смотрела на туман, желала, чтобы он исчез, молилась об этом. При сильном лодосе, дующем в паруса, отсюда до ее города всего три дня пути. Она думала вернуться еще неделю назад, чтобы отпраздновать рождение Христа со своими детьми. Но кто-то другой испек им печенье со сладкими каштанами, зажег праздничные свечи, пел песни, читал особые молитвы перед семейным алтарем. А она все еще была на Хиосе, запертая холодной серостью. В комнате у нее за спиной пылал огонь. Но там Софии было холоднее, чем здесь, на террасе. Ибо в комнате был ее муж, и он не разговаривал с ней уже три дня.
София затаила дыхание, подалась вперед, не желая надеяться. Туман уже играл с ней игры, в нем появлялись формы, демоны и ангелы. Люди. Она видела там Григория, Григория из прошлого, не… такого, каким она старалась не представлять его, такого, каким она видела его только в смутных снах. Такого, каким он был. Смеется, всегда смеется, и она вместе с ним. Над чем они столько смеялись? София не могла толком вспомнить. Над людьми скорее всего, ибо у него был озорной ум и голос, подходящий для имитаций. И она развлекалась тем же, хотя сейчас такое было трудно представить: теперь она смеялась только тайно, с детьми, и старалась не озорничать с ними.
Да! Туман, который на десять дней заколдовал остров, теперь поднимался будто вуаль, стянутая рукой Бога. И за ним виднелось судно, на всех парусах идущее к острову. София посмотрела в небо, которого уже давно не видела, в его свежую синеву, ища намек, что это всего лишь каприз языческого божества, что сейчас Цирцея выдохнет и вновь затопит мир серым. Но туман исчезал, уходил… ушел. Будто его и не было.
София прикрыла глаза от солнца, чувствуя в нем капельку тепла, хотя сегодня был всего лишь первый день нового года. Глубоко вдохнула прозрачный, больше не сырой воздух. Потом повернулась и пошла в комнату.
– Туман рассеялся.
Феон, сидящий над документами, с очками на носу, посмотрел на нее:
– Хм?
– Туман. Он ушел.
– Хорошо. – Муж снял очки, потер переносицу. – Тогда мы наконец-то можем покинуть эту скалу и отправиться домой. Нам нужно отплыть, пока возможно, а то этот проклятый туман снова нас поймает.
– Да. – София подошла к нему. – Генуэзец кого-то ждал, верно? Поэтому и задержался. Ты не знаешь, кто приплыл?
– Откуда мне знать? – резко ответил Феон. – Или ты думаешь, я обзавелся привычкой болтать с… наемниками?
Последнее слово было пропитано ядом. Было время – возможно, когда София смеялась с Григорием, – когда она высказала бы свои ощущения, рожденные в нескольких беседах с этим человеком, ибо Джустиниани любил за обедом женскую компанию. Она сказала бы, что за буйной внешностью Командира кроется любезный и добрый человек; что если он берет золото, то мало кто его не берет, и он не из тех людей, которые сражаются только за золото. И правду сказать, говорили, он тратит едва ли не все содержимое своих сундуков на снаряжение своих людей – «ягняток», как он их называл – на лучшие доспехи… и больший вред врагам Христа. Выросшая в семье политиков, замужем за одним из них, София была воспитана распознавать обман. И не услышала его, когда генуэзец заявил со слезами на глазах, что отдаст свою жизнь за дело Константинополя, которое было делом всего христианского мира.
Некогда она сказала бы все это. Но не сейчас.
Феон одевался. Натянув сапоги, он накинул тяжелый плащ и пошел к двери.
– Я пойду присмотрю, чтобы кто-нибудь отнес наши вещи на судно до того, как тут начнется безумие. Как и все итальянцы, они будут неделями сидеть на заднице, а потом вдруг решат двигаться и рванут, как бараны в открытые ворота. – Оглядел комнату. – Проверь, чтобы все было готово, – распорядился он и вышел.
София последовала за ним к двери, которую Феон оставил открытой, коснулась ее рукой. Потом, вместо того чтобы закрыть дверь, снова вышла на террасу. Судно, которое она видела, уже бросило якорь и спустило на воду маленький скиф. У леера стояли люди, собираясь спуститься в лодку по веревочному трапу. София вновь прикрыла глаза от зимнего солнца и подумала, не прибыл ли тот человек, которого до последней минуты ждал Командир.
– Зоран, я обещал тебе золото. Но не говорил, где именно заплачу его тебе.
Григорий перевел дыхание.
– Командир, мы пришли к соглашению…
– Разве? – Джустиниани развернулся к двум мужчинам, своим неизменным спутникам. – Амир, ты помнишь какое-нибудь соглашение? А ты, Энцо?
Араб пожал плечами. Сицилиец заговорил:
– Так всегда бывает с жалованьем наемников. Платишь, когда можешь. Когда это возможно.
– Мне предлагали не жалованье, но…
– Именно, – проигнорировал его Джустиниани. – И сейчас это невозможно. Я потратил все золото, которое имел.
Григорий старался сдержать гнев.
– На что?
– На что? – вытаращился на него итальянец. – Зоран, ты сам знаешь на что. Ты бывал в кампаниях и должен знать. На лишний порох, лишние доспехи, на шлюх и вино. – Он впился взглядом в Григория. – И на лишние две недели, которые нам пришлось просидеть здесь из-за тебя.
– У меня были… сложности.
– О, мы уже слышали.
Когда Григорий уставился на него, Амир улыбнулся:
– Быстрый галиот привез документы из Генуи. Они заходили на Корчулу за водой и обнаружили, что остров просто кипит. Кто-то убил одного из их самых любимых горожан. – Ухмылка стала шире. – Ты убил Станко.
– Станко? – расхохотался Джустиниани. – Один из самых отъявленных мерзавцев, когда-либо плававших по морю. У него есть шестеро братьев, таких же уродливых и злобных. Они будут искать тебя, а потом с радостью разрежут на множество кусочков. Ты носишь маску, но, как ни странно, именно по ней тебя легко отличить.
– Они не узнают меня.
– Они уже знают тебя, брат, – сказал Энцо, помотав головой. – Твое имя – Зоран из Рагузы – провозгласили как имя убийцы.
– Как…
Потом Григорий понял и молча выругался. Та морская крыса, хозяин скифа, которого он выбросил за борт. Моряк знал Григория, немного. Мерзавец не утонул, а выжил и сдал его.
– Ну, – пожал он плечами, – золото хорошо укрывает от чужих глаз. Я рискну.
– Христос страдающий! – воскликнул Джустиниани, воздев свои ручищи к потолку. – Я же сказал тебе, у меня не осталось золота заплатить тебе. Но я получу его… в Константинополе, куда мы отплывем с ближайшим приливом. Мы были готовы отплыть две недели назад.