Армагеддон
Шрифт:
— Еще раз придешь с запахом — уволю. — Он повернулся, собравшись идти к своему кабинету. На душе было муторно, но особых проблем он не предвидел. Из-за одного выпившего мужика останавливать работу целого завода… до такого могут додуматься только такие вот амбициозные сопляки. А он старый производственник и знает, что почем в этой жизни.
Но попасть в кабинет ему было не суждено. У дальнего пролета звонко застучали женские каблучки. Начальник цеха повернулся и… опешил. По цеху стремительно шла директорша.
Подойдя, она с интересом посмотрела на съежившегося Данилкина, потом перевела взгляд на начальника цеха.
— Пожалуйста, соберите рабочих.
Через пять минут сто сорок человек окружили ее плотным кольцом. Директорша вскинула руку, призывая всех к молчанию, а затем мягко заговорила:
— Господа, все мы совершаем ошибки. Вы совершили ошибку, когда решили, что пьяный на соседнем рабочем месте — это не ваша проблема, начальник цеха — когда не понял, до какой степени его цех погряз в подобных проблемах, ибо я не верю, что сегодняшний случай первый или что
Народ несколько мгновений переваривал ее слова, а затем взорвался возмущенными воплями:
— За что?!
— Произвол!!
— Мы будем жаловаться… прокурору! И в Москву!
— Чего она из себя корчит?
— Да мы забастовку!
— Да весь завод поднимется!
Директорша несколько минут молча слушала этот возмущенный вой, затем вскинула руку. Все замолчали.
— Господа, я слышала тут призывы к забастовке. Что ж, согласно международной конвенции о труде — ваше право. Но должна вас предупредить, что, если хотя бы один человек на всем заводе присоединится к вашей забастовке, я отдам приказ немедленно остановить производство и мы покинем город.
Крики оборвались. Все понимали, ЧТО означает это заявление. А директорша покачала головой и тихо произнесла:
— Вы, как я вижу, не поняли, что в том, о чем я говорила тогда на митинге, не было ни слова преувеличения. У других есть шанс научиться на вашей ошибке. Если они откажутся от этого шанса, то никто — ни я, ни Император, ни Господь Бог не дадут им второго. — Она круто повернулась и, звонко стуча каблучками, покинула цех.
2
Сегодня решили оттянуться по полной. Денег не было (ну не считать же деньгами ту мелочь, которую предки, как обычно, дали Баблу, ее только и хватило, что на пузырь и пять бутылок пива), так что оттягиваться решили в отруб. Сначала была идея прошвырнуться по скверам у ВВЦ (который все по-прежнему звали, как в старые времена, ВДНХ), но после девяти там было не так-то много народу, зато довольно много собачников. А собачники народ сплоченный, друг друга знают, так что если и прижмешь какую-нибудь фифу с болонкой, тут же откуда ни возьмись налетят придурки с овчарками и боксерами и сломают весь кайф. Так что после обсуждения было решено ехать в центр, на Бульварное кольцо.
Из метро выбрались на Китай-городе. Гроб еще на эскалаторе отмочил свою фирменную примочку: зубами сорвал крышку с бутылки пива, сделал большой глоток и рыгнул прямо в нос симпатичной соседке по эскалатору. Та испуганно отшатнулась, и все легли Вечерок обещал быть классным…
Бутылку «Гжелки» уговорили тут же, сразу за павильоном, а затем двинулись по бульвару, отмякая пивком и слушая разглагольствования Бабла по поводу чурок, черных, евреев и другой мрази, от которой русскому человеку житья не стало. Все, что Бабл нес, было давно знакомо и понятно, и все готовы были, долго не рассусоливая, показать всем этим чуркам направление, в котором им следует из России убираться, да еще хорошенько пнуть под зад для скорости, но Бабл как-никак сегодня опять раскошелился на водку и пиво, так что пусть его говорит. Тем более что пока никакого интересного объекта (в смысле приложения кулаков) на горизонте видно не было. Наконец Гробу надоели Бабловы разглагольствования, и он прервал их затрещиной и сиплым рыком:
— Заткнись.
Все оттянулись слегка назад, поскольку Гроб, коли начал массировать кулаки, то быстро уже не остановится. Так что если в самое ближайшее время на горизонте не появится какой-нибудь нацмен, отвечать за плохое настроение Гроба придется Баблу. Бабл все это знал и сам, поэтому закрутил головой и истошно завопил:
— Смотри, Гроб, желтожопый!
Гроб, уже занесший свой лапоть пятьдесят последнего размера, чтобы отвесить Баблу здоровенного пендаля, замер и медленно повернул голову. Все уставились в ту же сторону. Бабл был прав. Впереди по аллее неспешно прогуливалась парочка — высокая, длинноногая, белокурая девчонка в мини-юбочке и рядом с ней щуплый парень, возраст которого из-за дано восточного происхождения определить было затруднительно. Гроб обрадовано взвыл — такое сочетание было как раз по его вкусу (впрочем, больше он любил, когда попадались белые бабы с неграми) — и рванул вперед. Стая с улюлюканьем помчалась следом за ним. Не отреагировать на такой топот преследуемые не могли. Девушка обернулась, заметила летящих на них парней и судорожно вцепилась в руку своего низкорослого кавалера. Тот остановился и как-то подчеркнуто неторопливо обернулся. Гроб занес кулак, чтобы с налета звездануть этому желтожопому по его наглому хайлу, но… неожиданно промазал. Мчавшийся сразу за Гробом Баклан попытался исправить эту промашку, наддав желтому уроду пендаля, но его щегольской берц тоже пролетел мимо, отчего Баклан едва не навернулся. Тут налетели и все остальные. Сразу
Тут вперед вывернулся Бабл (он всегда лез вперед, если надо было потрепать языком, но, когда нужно было поработать кулаками, отчего-то всегда оказывался сзади).
— Ну ты, желтожопый, ты чего это с нашими бабами гуляешь?
Все замерли, как будто от ответа этого желтожопого что-то зависело, но тот все так же спокойно и как-то мягко и добродушно улыбнулся. Этого Гроб, вновь протолкавшийся в первые ряды, уже выдержать не мог. Он взревел и со всего маха засветил этому уроду по морде… вернее, попытался. Что сделал этот желтожопый, никто не заметил, но только вдруг раздался какой-то странный сухой треск, и Гроб, отчаянно визжа, рухнул на землю. Стая ошалела. Гроб лежал на земле и выл, а его левая голень была вывернута из сустава и торчала под невероятным углом.
— Вам нравится делать больно (голос по-прежнему был совершенно спокоен)? Вот как…
Желтожопый… (о черт, всем как-то сразу расхотелось называть его так даже в мыслях) шагнул вперед и наступил на вывернутую ногу Гроба, тот снова завизжал, да так, что тучи ворон, оккупировавших верхушки деревьев, со страшным гамом взметнулись в воздух. А жел… парень или, вернее, мужчина (когда они разглядели его вот так, вплотную, всем стало ясно, что, принимая его за студента, они несколько обманулись с возрастом) слегка пошевелил ногой, отчего Гроб вновь взвыл на два тона выше и на пяток децибел громче. Несколько мгновений кореец поигрывал ступней, как бы регулируя громкость воплей, а затем убрал ногу. За редким частоколом деревьев все так же пролетали машины, над головами носились суматошные вороны, но всем показалось, что в скверике наступила оглушительная тишина. Мужчина обвел всех каким-то спокойно-равнодушным взглядом, а затем так же негромко проговорил:
— А если больно будет вам? — Он вновь поставил ногу на сломанную конечность Гроба, да еще и перенес на нее вес своего тела. На этот раз вой Гроба почти перешел в ультразвуковую область…
— Как это сладко — видеть страх в глазах других. — Голос звучал негромко и даже, пожалуй, немного печально… — Вот только что они шли навстречу, такие чистенькие, независимые, или наоборот, испуганно отводящие взгляд и страстно желающие, чтобы Господь пронес… а сейчас валяются перед вами в пыли. Они могут быть умнее вас, богаче, образованнее, талантливее, но это уже ничего не значит. Потому что в этот момент они — дерьмо, а вы — боги. Не так ли? — Кореец (китаец?) замолчал и вновь воткнул в них испытующий взгляд. Но все стояли словно в оцепенении, потупив глаза в землю. Гроб уже не мог визжать, а только хрипел, мелко дрожа красным лицом, покрытым бисеринками пота. Но азиат никак на это не реагировал. И это было самое страшное… Парни в стае все как один были крепкими (ну, может быть, кроме Бабла) и не раз ходили стенка на стенку, так что боли никто из них не боялся. Если ты любишь бить — будь готов, что однажды отметелят и тебя самого. Никто не мог стать полноправным членом стаи, не пройдя через «посвящение», когда стая испытывает тебя на прочность. Да и этот кореец, какой бы он там ни был мастер кунфу или еще чего там такого, ни за что бы не устоял против полутора десятков крепких парней… Так что это охватившее всех оцепенение могло кому-то показаться несколько странным. Если не брать в расчет вот это неестественное спокойствие… Человек — суть коллоидный раствор. Для того чтобы вершить то или иное продолжительное действие, ему требуется изменить свою химическую структуру, существенно повысить концентрацию того или иного химического вещества в своей крови. Например, в преддверии драки мозг дает команду на резкое повышение в крови концентрации адреналина и некоторых других гормонов. Кровь тут же разносит эту адскую смесь по всем клеткам, и это резко повышает энергоотдачу мышц, увеличивает скорость реакции, выносливость, повышает болевой порог, и все для того, чтобы человек мог выдержать напряжение и боль схватки, выдать пик своих возможностей, устоять и выжить. Но… этого мало! Самая совершенная гоночная машина, самый эффективный боевой самолет — ничто без великолепного пилота. Поэтому та же кровь, донося этот задуманный природой коктейль до мозга, заставляет мозг возбуждаться, что приводит человеческую психику в неустойчивое, пограничное состояние, убирая запреты и заслоны, выработанные цивилизацией, гражданскими законами, моральными нормами, и оставляя только то, что помогает выжить… Не раз матери вполне воспитанных и обеспеченных детишек, узнав о том, ЧТО натворили их любимые чада, потерянно восклицали: «О, боже, как он мог?! Он всегда был таким воспитанным, таким послушным…». То есть он всегда внешне соблюдал общепринятые моральные нормы. Но именно внешне. Скорее всего так, как их соблюдали его родители, которые учили его: «Будь умнее, будь хитрее», которые дома «при своих» ядовито обсуждали тупость начальников, неудачливость родственников, провинциальность соседей и назойливость «друзей семьи», а на людях демонстрировали нарочитую доброжелательность, обменивались слюнявыми поцелуями, сюсюкали и манерно поддакивали. И потому первая же более-менее сильная гормональная волна вымывала из мозгов этих послушных мальчиков все моральные запреты, которые достаточно было только демонстрировать…