Арманс
Шрифт:
— Мое дружеское расположение к Октаву так велико, что одних добродетелей Арманс мне мало. Она допущена в свет лишь благодаря нам с вами. Браки внутри семьи хороши для очень богатых банкиров: единственное, что им нужно, — это деньги; вот они и получают их, да к тому же без судебных издержек.
— Приближаются времена, — возразила г-жа де Маливер, — когда человек богатый и знатный, пэр Франции, не желающий покупать милость двора ежеминутными личными услугами, вполне сможет без нее обойтись. Посмотрите на нашего друга, милорда Н.: он пользуется огромным влиянием в своей стране и объясняется это тем, что он выставляет одиннадцать кандидатов в палату общин. На приемах короля он никогда не бывает.
Такие же доводы приводила г-жа де Маливер и своему брату, проявившему куда большую несговорчивость. Разобиженный вчерашней сценой, командор притворился еще более взбешенным, чем был на самом деле, в надежде, что, когда он сменит гнев на милость, племянник по гроб жизни будет благодарен ему за это.
Если бы речь шла об одном Октаве, командор простил бы его без труда, потому что в конце концов нужно было или простить или навек расстаться с мечтой о богатстве, которой он тешил себя весь этот год. Что касается ночной сцены, то самолюбие де Субирана не очень страдало, так как все близкие хорошо знали неистовый нрав Октава, выбрасывавшего из окон лакеев г-жи де Маливер.
Но мысль о том, что отныне сердцем до безумия влюбленного племянника будет полновластно править Арманс, заставила старика заявить, что ноги его больше не будет в Андильи. Там все были очень счастливы; командора поймали на слове и после всяческих извинений и обещаний о нем забыли.
С тех пор, как де Субиран получил поддержку со стороны шевалье де Бонниве, который щедро снабжал его нужными доводами, а подчас и готовыми фразами, неприязнь командора к м-ль Зоиловой превратилась в настоящую ненависть. Он не мог простить девушке намеков на храбрость русских, которые доказали ее под стенами Измаила, тогда как Мальтийские рыцари, клявшиеся воевать с турками, вкушали покой на своей скале. Впрочем, командор легко забыл бы о какой-то эпиграмме на свой счет, если бы в основе его негодования не лежал вопрос о деньгах. Возможность разбогатеть игрой на бирже совершенно вскружила не слишком крепкую голову де Субирана. Подобно всем заурядным людям, он почувствовал к пятидесяти годам, что прежние его интересы и увлечения поостыли и что на него надвигается скука. Опять-таки подобно всем, он поочередно пытался стать писателем, политическим интриганом, покровителем Итальянской оперы. Не знаю уж, какое недоразумение помешало ему сделаться иезуитом в гражданском платье.
Наконец, он открыл для себя биржевую игру — могущественное средство против убийственной скуки. Остановка была за малым: за наличными деньгами и кредитом. Тут весьма кстати подоспел закон о возмещении, и командор решил, что сможет, как вздумается, вертеть племянником — жалким книжным червем. Он твердо рассчитывал пустить в ход б'oльшую часть состояния, которое г-жа де Маливер должна была передать сыну.
В самый разгар его страсти к миллионам, перед ним возникло непреодолимое препятствие в лице Арманс. Теперь, когда она была принята в семью, гибли все надежды командора на власть над Октавом, рушились все его воздушные замки. Приехав в Париж, он немедленно отправился интриговать против женитьбы племянника к герцогине К., к герцогине д'Анкр, к г-же де Ларонз, к г-же де Кле — своим близким приятельницам. Вскоре все друзья семьи уверились в том, что Арманс — на редкость невыгодная партия для Октава.
Не прошло и недели, как весть о предстоящем браке молодого виконта облетела все великосветское общество и всеми была встречена неодобрительно. В особенную ярость пришли матери девиц на выданье.
— Г-жа де Маливер, — говорила графиня де Кле, — так бессердечна, что принуждает несчастного Октава жениться на компаньонке наверно для того, чтобы не платить жалованья этой особе. Вот ужас!
Между тем командор чувствовал себя в Париже заброшенным и умирал со скуки. Возмущение браком Октава было не более долговечно, чем все остальное в нашем мире. Пока оно существовало, нужно было им пользоваться. Чтобы порвать уже решенный брак, следует действовать очень энергично.
Эти рассуждения — и скука в еще большей степени, чем рассуждения, — привели к тому, что в одно прекрасное утро командор явился в Андильи, занял прежнюю комнату и возобновил прежний образ жизни, словно ничего не произошло.
Гостя приняли вполне учтиво, он же проявил к своей будущей племяннице необыкновенную нежность.
— Дружба не менее, чем любовь, способна заблуждаться, — сказал он Арманс, — и я только потому прежде не одобрял одного известного вам события, что сам до безумия люблю Октава.
ГЛАВА XXIX
Он сам виновник самых тяжких своих страданий.
Возможно, что льстивые речи командора обманули бы Арманс, если бы она о них думала; но ее заботило совсем другое,
С тех пор, как ничто уже не препятствовало браку Октава с Арманс, на юношу находили приступы такого мрачного уныния, что он не в силах был его скрывать. Под предлогом невыносимых головных болей он уезжал верхом на одинокие прогулки в леса Экуэна и Санлиса. Ему случалось проскакать галопом семь-восемь лье. Эти странности не могли не пугать Арманс: она замечала, что порою ее жених смотрит на нее взглядом, в котором подозрения больше, чем любви.
85
Эпиграф к XXIX главе подписан именем писателя XVII века Геза де Бальзака. Однако слова эти были, по всей вероятности, придуманы самим Стендалем.
Правда, мрачность нередко сменялась восторженной нежностью и таким пылким обожанием, какого Арманс не знала даже в пору их счастья. Так она начала называть в письмах к Мери де Терсан время, протекшее между поединком Октава и роковой неосмотрительностью, которую она совершила, спрятавшись в каморке возле комнаты командора.
После объявления помолвки Арманс снова стала изливать сердце своей любимой подруге, и это было для нее большим утешением. Мери, выросшая в очень недружной семье, где никогда не прекращались раздоры, могла подать ей хороший совет.
Во время одной из долгих прогулок по саду и под окнами г-жи де Маливер Арманс сказала Октаву:
— Ваша грусть до того необычна, что, хотя вы мне дороже всего на свете, я не решалась начать этот разговор, пока не посоветовалась с подругой. Вы были счастливее до той ужасной ночи, когда я вела себя так неблагоразумно, и мне незачем вам говорить, что мое счастье исчезло еще быстрее вашего. Я хочу предложить вам вот что: вернемся к нашей прежней счастливой жизни, к нашей чудесной дружбе, которой я так безмятежно наслаждалась с тех пор, как узнала, что вы меня любите, и до той роковой минуты, когда вы решили на мне жениться. Я возьму на себя вину за этот странный разрыв, скажу всем, что дала обет никогда не выходить замуж. Мой поступок осудят, я потеряю в добром мнении, которым удостаивают меня немногие великодушные друзья, но что мне до этого? Мнение света важно для богатой девушки, которая к тому же хочет выйти замуж, а я никогда замуж не выйду.
Вместо ответа Октав взял ее за руку, и глаза его увлажнились.
— Ангел мой, дорогая моя! — воскликнул он. — Насколько вы лучше меня!
Слезы, столь несвойственные этому сильному человеку, и простые слова, вырвавшиеся из глубины его души, поколебали решимость Арманс. Все же, сделав над собой усилие, она вымолвила:
— Ответьте на мое предложение, мой друг. Примите его и верните мне счастье. Все равно наши жизни слиты воедино. — В этот момент она увидела слугу, направлявшегося в их сторону. — Сейчас позвонят к завтраку, — взволнованно добавила она, — из Парижа приедет ваш отец, я больше не смогу поговорить с вами, а если не поговорю, то опять весь день буду тревожиться и чувствовать себя несчастной, потому что не совсем уверена в вас.