Арманс
Шрифт:
Арманс приехала очень грустная и подавленная. Второй раз в жизни ее терзало чувство, особенно мучительное для тех, кто искренне уважает светские условности. Она считала, что во многом погрешила против них. «Я должна строго следить за собой», — думала она, заставляя себя перевести взгляд с Октава на ослепительную графиню. Все, что в этой женщине было прелестного, служило для Арманс поводом к ощущению собственного ничтожества. «Может ли Октав не отдать ей предпочтения? — твердила она себе. — Ведь даже я понимаю, как она неотразима».
Эти тягостные чувства, соединившись с угрызениями совести, напрасными, но от этого не менее
В течение дня Октав несколько раз заговаривал с ней. Думая, что все на них смотрят, она терялась, застывала на месте и едва отвечала.
За обедом разговор зашел о наследстве, неожиданно доставшемся Арманс, и она отметила про себя, что Октав был, видимо, недоволен, так как не сказал ей на эту тему ни слова. Но скажи он что-нибудь, она радовалась бы во сто раз меньше, чем теперь огорчалась из-за его молчания.
Октав не вслушивался в разговор; он думал о том, как странно держится с ним Арманс после возвращения. «Все совершенно ясно, — говорил он себе, — она меня больше не любит или же дала окончательное согласие шевалье де Бонниве». Безразличие Октава к ее новообретенному богатству явилось для бедной девушки новым и неисчерпаемым источником горя. Впервые она по-настоящему серьезно задумалась об этих деньгах, полученных ею из России, деньгах, благодаря которым, если бы Октав ее любил, она могла бы считаться довольно подходящей для него партией.
Чтобы написать Арманс в Пуату, Октаву нужен был предлог, и он послал ей маленькую поэму о Греции, опубликованную леди Нельком, молодой англичанкой, приятельницей г-жи де Бонниве. Во Франции было всего два экземпляра этой поэмы, вызвавшей много разговоров. Если бы в гостиной увидели экземпляр, прибывший из Пуату, не было бы отбоя от докучных посягательств на него. Октав попросил кузину переслать поэму прямо к нему в комнату. Арманс растерялась, так как у нее не хватало смелости дать такое поручение горничной. Она сама поднялась на третий этаж и положила английскую книжечку на ручку двери Октава таким образом, чтобы вернувшись, он не мог ее не заметить.
Октав был глубоко взволнован. Он видел, что Арманс не хочет с ним разговаривать. Не желая обращаться к ней первым, он ушел из гостиной, когда не было еще десяти часов. Его осаждали тысячи мрачных мыслей. Г-жа д'Омаль очень быстро соскучилась без него: разговор шел о политике, притом в самых унылых тонах, и графиня, сославшись на головную боль, в половине одиннадцатого тоже ускользнула из гостиной. «Возможно, что Октав и г-жа д'Омаль условились вместе пойти погулять». При этой мысли, возникшей одновременно у всех, Арманс побледнела. Потом она стала упрекать себя за свое огорчение, столь неуместное, что оно могло бы уронить ее в глазах кузена.
На другой день рано утром Арманс зашла к г-же де Маливер, которой потребовалась какая-то шляпка. Горничная маркизы была в деревне. Арманс отправилась в комнату, где лежала шляпка. Для этого ей нужно было пройти мимо комнаты Октава. Она словно к месту приросла, увидев, что книга все так же лежит на ручке двери, как накануне. Было ясно, что Октав не ночевал у себя.
И действительно, он не ночевал. Несмотря на недавний случай с рукой, он решил поохотиться и, чтобы встать пораньше и уйти незамеченным, переночевал
Вернувшись к г-же де Маливер, Арманс вынуждена была сказаться нездоровой. На ней лица не было. «Я несу заслуженную кару, — думала она, — за то, что поставила себя в ложное и неподобающее молодой девушке положение. И вот теперь я страдаю от таких вещей, в которых не смею признаться себе самой».
При встрече с Октавом Арманс не решилась даже вскользь спросить, почему он не взял английской поэмы: она считала, что такой вопрос для нее унизителен. Третий день ее жизни в Андильи был еще тяжелее двух предыдущих.
ГЛАВА XXVI
Подавленный переменой в поведении Арманс, Октав считал, что даже если она видела в нем только друга, все равно должна была рассказать ему о своих огорчениях. В том, что Арманс несчастна, Октав не сомневался. Ему было ясно также и то, что шевалье де Бонниве прилагает все усилия, чтобы они, будь то на охоте или в гостиной, не оставались вдвоем.
Арманс делала вид, что не понимает осторожных намеков, которые Октав иногда позволял себе. Она призналась бы в своих страданиях и изменила бы предписанное ею себе сдержанное до сухости поведение, только если бы что-нибудь глубоко ее взволновало. Октав был слишком молод и несчастен, чтобы догадаться об этом и воспользоваться своим открытием.
В Андильи к обеду приехал командор де Субиран. Вечером началась гроза с проливным дождем. Командору предложили переночевать в замке и отвели ему комнату наверху, рядом с комнатой Октава. В этот вечер Октав решил развеселить Арманс. Он во что бы то ни стало хотел увидеть ее улыбку, которая была для него как бы символом их прошлой дружбы. Его дурачества не имели успеха у Арманс и очень ей не понравились. Так как она не отвечала ему, он поневоле обратился к г-же д'Омаль. Та охотно смеялась его шуткам, в то время как Арманс хранила унылое молчание.
Собравшись с духом, Октав задал ей вопрос, который требовал довольно пространного ответа: ему ответили коротко и сухо. В отчаянии от такой немилости он сразу ушел из гостиной. Бродя по саду, он встретил лесничего и предупредил, что завтра чуть свет отправится на охоту.
Госпожа д'Омаль, увидев, что в гостиной остались только люди почтенного возраста, разговоры которых нагоняли на нее тоску, тоже немедленно исчезла. Бедная Арманс не сомневалась, что графиня назначила второе тайное свидание Октаву. Особенно ее возмущало лицемерие кузена, который, проходя из одной комнаты в другую, очень нежно к ней обратился. Она поднялась к себе за книгой, решив, что положит ее, как английскую поэму, на ручку двери Октава. Пробираясь по коридору к его комнате, она услышала у него какой-то шум: дверь была открыта; Октав возился с ружьем. К комнате, приготовленной для командора, примыкала маленькая каморка, нечто вроде передней, выходившей в коридор. К несчастью, дверь каморки тоже была открыта. В это время Октав сделал несколько шагов, словно собираясь выйти. Встреча с ним при таких обстоятельствах была бы ужасна для Арманс. Не размышляя, она проскользнула в каморку. «Как только Октав уйдет, я положу книгу на ручку», — подумала она. Затея, на которую Арманс осмелилась, была столь серьезной провинностью, что от волнения она уже не могла здраво рассуждать.