Арминэ
Шрифт:
Я, не оборачиваясь, продолжал идти. Но он уже бежал следом, догоняя меня.
— Постой, я тоже с тобой, — сказал он, поравнявшись со мной.
— Я иду к себе домой, — сказал я сердито, — а ты куда?
— И я с тобой… домой…
— Тогда тебе надо свернуть во-он туда, на ту тропинку, — сказал я мстительно: мне хотелось наказать его за недавнюю строптивость и торжество. — Твой дом ведь в той стороне села, верно? — сказал я сухо, не сбавляя шага.
Грантик ничего не ответил. Он продолжал идти за мной, но на некотором расстоянии. Спустя
— Уходи!
Грантик остановился, опустил с виноватым видом голову, стал смотреть себе под ноги.
— Слышишь, не иди за мной. У тебя есть свой дом, вот и иди туда.
Я знал, что он не любит расставаться со мной, хотя мы часто ссоримся. Глядя на опущенную в нерешительности голову брата, я почувствовал к нему жалость и все же, словно сопротивляясь этому чувству, спросил:
— Нет, ты скажи: есть у тебя свой дом?
— Есть…
— Есть у тебя своя бабушка?
— Есть…
— Ну так и иди к ней, — с непонятной мне самому жестокостью сказал я и, сунув руки в карманы, зашагал быстрее.
Толкнув калитку, я вошел во двор. Мец-майрик развешивала белье.
— Небось проголодался, Геворг-джан? — сказала она, вытирая руки о синий передник.
— Ага, очень.
— А где же Грантик? Почему он не с тобой?
— Он не захотел сюда, — соврал я.
Лишь тогда я почувствовал, как сильно проголодался, когда бабушка поставила передо мной полную сковородку румяной жареной картошки, посыпанной мелко нарезанной зеленью кинзы и молодого лука. Сидя в тени под деревом и от удовольствия болтая ногами, я с аппетитом уплетал вкусную картошку, забыв не только про свой недавний позор, но и про Грантика.
Случайно подняв голову, я увидел брата. Он стоял у калитки и смотрел на меня, не решаясь войти.
Большие черные глаза на худом загорелом лице казались огромными. В них стояли слезы.
— Мец-майрик! — позвал я бабушку.
Бабушка продолжала развешивать белье. Она стояла спиной к калитке и не видела Грантика.
— Чего тебе?
Я молча движением головы показал на брата.
— A-а, пришел, значит, — обрадованно сказала она. — Ну входи, входи, чего стоишь? Садись рядом с Геворгом и поешь жареной картошки.
Грантик опустил голову и не двинулся с места. Он не переставая мял в руках какую-то травинку.
— Ну что ж ты? — сказала Мец-майрик и подошла к нему. — Поссорились, что ли?
— Геворг… не хочет… говорит, иди к себе: у тебя своя бабушка есть… — срывающимся голосом проговорил он.
— Что, что? Геворг, говоришь, не хочет?
Она взяла его за подбородок, наклонилась к нему и заглянула в лицо: крупные слезы катились по его худым щекам. При взгляде на них у меня что-то кольнуло в сердце.
— Вай, ослепнуть бы мне! — с гневом напустилась на меня Мец-майрик. — Ишь, какой умник нашелся! Я и его бабушка, и твоя… Нет-нет, теперь только его, Грантика, бабушка! Идем, Грантик-джан, идем! — И, обняв брата за вздрагивающие плечи, повела под
Стыд, жалость к брату, досада, ревность разом нашли на меня. Картошка вдруг показалась мне безвкусной, как трава. Я перестал есть.
Мец-майрик принесла еще одну вилку — для Грантика. Потом пошла в кладовую и вынесла огромное яблоко.
— На, Грантик-джан, это тебе.
— А Геворгу?
— А он не получит ничего.
Отвернувшись, с деланным безразличием я стал чертить прутиком какие-то фигурки на чисто выметенной земле. На душе было как-то нехорошо, гадко. Кто-то мягко дотронулся до моего плеча. Я поднял голову.
— На, возьми. — Грантик протягивал мне половину яблока. Он улыбался как ни в чем не бывало.
— Не надо… — отказался я, продолжая угрюмо водить прутиком по земле.
— Да ладно, бери, оно вкусное…
Не глядя на брата, я взял протянутую половину яблока и неожиданно для самого себя заплакал. Я злился на бабушку, на брата, на тех мальчишек, что смеялись, и еще на того упрямого серого осла, на себя и, кажется, на все, на все на свете… Я плакал долго-долго…
Мацун
Как я уже говорил, между мной и моим младшим братом Грантиком всего два года разницы. Что и говорить, не намного он меня младше, но факт остается фактом, и об этом не следовало забывать ни нашим бабушкам, ни нашим приятелям и ни тем более самому Грантику.
Был жаркий летний день. Мы с Грантиком рыли канавки для дождевой воды в саду. Увлеченные этой работой, мы не заметили, что солнце уже давно в зените и все живое — собаки, куры и даже насекомые — попряталось от жары в тени навесов, деревьев и кустов.
— Геворг! Грантик! Где вы? — Это звала нас Мец-майрик.
— Здесь! — в один голос закричали мы из-за тутовых деревьев.
— Идите есть мацун!
Вы никогда не пробовали в жаркий летний день свежий, холодный мацун, заквашенный в глиняных крынках? Поверьте, ничто на свете так не утоляет жажду и голод, как это густое жирное молоко, заквашенное в глиняной посуде и оставленное на всю ночь на холодном земляном полу! Вот почему мы с Грантиком не заставили себя просить второй раз, а, мгновенно бросив лопаты, побежали на веранду.
— Это — тебе, а это — тебе, — сказала Мец-майрик, поставив передо мной и Грантиком по крынке мацуна.
Крутые глиняные бока крынок запотели и влажно поблескивали на свету.
Грантик, не теряя времени, придвинул к себе мацун поближе и стал есть его ложкой, а я не притронулся.
— А ты чего ждешь?
Я молча и угрюмо уставился на стоявший передо мной мацун, с недовольным видом дернул плечом и головой.
— Почему ты не ешь? — с тревогой в голосе спросила Мец-майрик. — Уж не заболел ли ты, Геворг-джан? Ты же любишь мацун.