Арминэ
Шрифт:
— Вай, ты посмотри, какой меткий глаз у этого собачьего сына! — громко заметил седобородый старик рядом с нами.
— Подумаешь, — сказала нани, — удивил! Да я с закрытыми глазами попаду в яблоко!
Я, помнится, вам рассказывал, что нани в молодости охотилась вместе с мужчинами на медведя? Да, рассказывал? Ну так вот, она никогда не упускала случая напомнить всем об этом. Услышав эти слова, все оглянулись на нее.
Грантик тоже посмотрел на нани, потом взял ее за худую, жилистую руку и с победным видом посмотрел на меня. Я пожал
— Не знаю, Сона, попадешь ли ты с закрытыми глазами в яблоко или нет, — сказала вдруг Мец-майрик, хитро взглянув на нани, — а то, что не попадешь в птицу на лету, за это головой ручаюсь.
— Может быть, — ядовито заметила нани, — хочешь сказать, что ты попадешь в летящую птицу, а? Ха-ха! Да ведь ты сроду ружья не держала. — И, смеясь, как-то свысока посмотрела на Мец-майрик.
— Это я-то не держала в руках ружья? — с обидой в голосе спросила Мец-майрик. Видно было, что насмешка нани задела ее за живое. — А давай поспорим на чувал зерна, что я подстрелю птицу на лету, а ты — нет, а?
Все теперь внимательно слушали наших бабушек, даже пахлеваны и зурначи, прервавшие свое выступление.
— Эй, люди, вы слышали? — воскликнула нани и вдруг как затрясется вся от смеха. Даже монеты на ее лбу зазвенели. — Это Машок-то, Машок хочет подстрелить птицу, да еще на лету! Ха-ха-ха!
Мне стало до чертиков обидно за мою бабушку, за Мец-майрик.
Я ничего не говорю, все знали, что нани умеет и стрелять из винтовки, и ездить на лошади, и никого и ничего не боится, и все такое. Но зачем так смеяться над Мец-майрик, да еще при всех?
— Ну давай поспорим, Сона, — не обращая внимания на смех нани, сказала Мец-майрик. — Если я попаду из ружья в птицу на лету, ты отдашь мне чувал зерна, а если ты, то я тебе. Что вы на это скажете, эй, люди, а? — И Мец-майрик вопросительно глянула на улыбающиеся лица сельчан.
— Что мы можем сказать? Правильно говоришь! Правильно! — раздалось со всех сторон.
— Эй, братец, дай-ка сюда твою винтовку! — крикнула Мец-майрик бритоголовому яланчи, с винтовкой в руках наблюдавшему за спором наших бабушек. — На, возьми, Сона. Сначала ты, а потом я, — сказала Мец-майрик, протягивая ружье нани.
Я прямо-таки обалдел от всего этого. Вот так петрушка! Оказывается, Мец-майрик умеет стрелять из винтовки, да еще как! Теперь я на нее смотрел совсем другими глазами, и не только я, но и все присутствующие.
Но тут… тут нани вдруг ни с того ни с сего ткнула себе в глаз сухим кулачком и стала отчаянно тереть его.
— Вай, что-то попало мне в глаз! Тьфу, будь оно неладно, наверное, какая-нибудь проклятая мошка. Вай, как больно! — бормотала она. — Как же я теперь буду из ружья целиться?..
И нани, не отнимая рук от глаз, терла их до тех пор, покуда они не покраснели и не начали слезиться по-настоящему.
— Нет, не мошка попала, а та самая птица, которую ты должна была подстрелить. Не дождавшись выстрела, сама залетела тебе в глаз! — крикнул яланчи, громко ударив в бубен.
Последние
Лишь один Грантик не участвовал в общем веселье. Он стоял и исподлобья сердито смотрел на нани…
Тут Мец-майрик, будто что-то вспомнив, повернулась к пахлевану, сидевшему на веревке, свесив ноги в одну сторону, и крикнула:
— Ну, сынок, покажи-ка еще что-нибудь, и мы разойдемся по домам.
— Да, да, покажи еще нам, на что ты способен, — поддержали ее из задних рядов.
И все стали смотреть на приезжих циркачей. Сразу стало видно, что Мец-майрик и всем остальным стало немножечко жаль нани и потому они, наверное, сделали вид, что не замечают, как она смутилась.
Снова заиграли зурначи, и снова взвился в воздухе пахлеван, словно повиснув на своих раздувшихся широченных атласных шароварах, потом с размаху боком опустился на канат. Когда же он поставил полный стакан воды на лоб и с задранной головой медленно, на ощупь пошел по веревке, не пролив ни одной капельки, восторгу нашему не было предела.
А потом яланчи с шутками и прибаутками обошел народ, собирая в пестрый хурджин плату: яйца, сыр, лаваш и связанных за ноги цыплят. Бросили туда и мы нашего сонного, разморенного жарой цыпленка.
Солнце уже готовилось нырнуть за высокий хребет, и синеватые тени протянулись по равнине от ближних отрогов, когда пахлеваны стали собираться в путь.
Я шел рядом с Мец-майрик, крепко держа ее за руку. Меня все еще распирало от гордости за недавний бабушкин триумф. По правде говоря, я не ожидал от нее такой прыти.
— Мец-майрик, а жалко все-таки, что нани отказалась от спора. Вот было бы здорово, если бы ты подстрелила птицу на лету, а? Мы бы им всем показали.
— И хорошо, что она отказалась.
— Почему? — Я даже придержал шаг от удивления.
— А потому, что нани права: я в жизни не держала в руках винтовки и не умею стрелять.
Я резко остановился, бросив ее руку. Злость и досада вдруг переполнили меня.
— Зачем… Зачем, зачем ты мне-то об этом говоришь?
— А затем, чтобы нани не задирала передо мной нос. А то все время похваляется: она и стрелять умеет, и на медведя охотилась, и никого и ничего не боится… Э-э, да что тут говорить. Еще неизвестно, рискнула бы она чувалом пшеницы или нет!
— Нет, — прервал я ее, топнув ногой. — Зачем ты рассказала об этом мне, мне… Зачем? — Слезы так и брызнули из моих глаз.
В страшном огорчении я бросился прочь от Мец-майрик, оставив ее в растерянности на дороге.
— Геворг! Геворг! — услышал я вдогонку. — Вернись, вернись, я тебе говорю!
Но я, не обращая внимания на ее зов, бежал, размазывая по лицу слезы…
В ту ночь я не вернулся к Мец-майрик, а остался ночевать с Грантиком, у нани.