Армянская трагедия. Дневник врача (декабрь 1988 г. – январь 1989 г.)
Шрифт:
Филолог, 45 лет, канд. пед. наук, работал на кафедре в Ленинаканском педагогическом институте, позже – в школе. Типичный армянин, худой, как сухое дерево. «Обрушился дом. Сдавило обе голени. Сознание не терял. Откопали через сутки. Ампутации обеих голеней в нижней трети. До сих пор фантомные ощущения и боли в пальцах стоп». Бодрится, шутит: «Русские – оптимистичнее армян». Думаю, что оптимизм не специфически русская национальная черта. ОПН у него была, но обошлось без гемодиализа, возможно, за счет ранней ампутации. Готовится к переводу в Институт Вишневского для подготовки к протезированию. С ним жена – армянка, говорящая по-русски без малейшего акцента. Выяснилось – она учительница русского языка. Здесь уже просматривается начало социальной, психологической реабилитации.
Хожу по отделению, как будто ношу несу. Люди охотно доверяют мне свою боль, и, хотя я больше молчу или, послушав сердце и легкие, подбодрю тем, что с этим у них вес в порядке, или о Саратове и Волге упомяну – не бог весть что, – очень благодарны.
Перевязочная. На столе совершенно голая молодая женщина. Ноги раздвинуты. Ноги! Одной нет: высокая ампутация бедра – громадная гнойная рана. Идет перевязка: промокшее гноем снимают, моют, чистое кладут. Подняла голову, вытянула шею, смотрит –
Сейчас в Эребуни преобладает плановая хирургическая работа. Работают три аппарата ГБО, гемодиализная на замке (всего, было от разных государств до 10 аппаратов «искусственная почка») – аппараты свалены и не нужны. Полно лекарств – всяких, названия многих – импортных – неизвестны. Сейчас у армянской профессуры уже сдержанно-снисходительное отношение к русским врачам, прибывшим к ним на помощь в очень трудное время. Некоторые уже не помнят, как 9—11.12. к ним «опустился десант» из 80 военных хирургов. А что тогда было? Раненые поступают, а персонал на личном транспорте «рванул» в Ленинакан – каждый спасать своего. Понять это можно, но и больницу оставлять без врачей было преступно. А сейчас нашим дают понять – открыто, на пятиминутках, – чтобы скорее уезжали, так как им не на что стало жить, не на что покупать бензин. Наши денег не берут с раненых и их родственников, и им перестали платить. Какая мораль?! Обычная финансовая катастрофа: армянская фирма не выдержала конкуренции бессребреников.
Спускаюсь в реанимационное отделение: На 18 штатных койках в дни массового поступления лежало до 50, заполняя широкий коридор. Правда, многие умирали тут же, доставленные уже в атональном состоянии. Показал мне десяток больных, все еще лежащих здесь, сам заведующий – Эдуард (Эдик), фамилию не записал и не запомнил. Очень подвижный, заводной, энергичный и подготовленный реаниматолог.
Сюзанна, 18 лет, девушка из Ленинакана, высокая ампутация обеих ног. ОПН, серия сеансов гемодиализа. Сейчас шлаки вышли, раны поджили. Соматическое состояние удовлетворительное. Лишь анемия – тяжелое и стойкое осложнение СДР и ОПН. Психическое состояние адекватное, но без крайних проявлений. Лежит, как белая лилия, закрыв глаза. Руки раскинуты, а ног нет.
Сусанна, 35 лет, мать троих детей. Ленинакан. Задавило всю семью. Однако дети после ушибов и ссадин уже выписались из больницы, ждут ее у родных, муж в Москву отправлен. А у нее ампутация обеих бедер. СДР, ОПН, которая уже разрешилась. Но психическое состояние тяжелейшее. Только на наркотиках, реланиуме. Час поспит и начинает громко стонать, требуя к себе врачей и… морфия. Так все последние дни. Хирургическая, реаниматологическая, соматическая ситуации завершаются успешно, а на первый план выходят нарушения психики. Этим нужно заниматься сейчас, скоро будет поздно. Мать ее, сидящая рядом, говорит мне тихо: «Хоть и без ног, но все же дети на маму могут посмотреть, пусть живет». Через 15 мин после моего осмотра она заснула, нашпигованная лекарствами. Измученное страданием красивое лицо, кожа цвета слоновой кости.
Рядом женщина лет сорока, из Ленинакана. Спит. Одеяло обрывается на уровне таза. Высокая ампутация обеих бедер, выкидыш вскоре после сдавления. Она не знает, что муж и трое ее детей погибли. Будущее, у которого одно прошлое.
В отдельной палате лежит молодой мужчина, поступивший из Спитака. Всего лишь ссадина на ноге и… столбняк. Уже 18 дней на искусственной вентиляции легких. Теперь уже есть признаки восстановления самостоятельного дыхания. Эдик говорит, что выкарабкается. А несколько дней назад здесь же умерла от столбняка женщина. Все это – дефект первой помощи, не вводят противостолбнячную сыворотку.
Интересно (и Эдик это подтверждает), что, несмотря на СДР, политравму, долгие лишения, ампутации, лихорадку, у пострадавших, как правило, не развивается заметный дефицит массы тела. По сравнению с классическими представлениями не подтверждается факт развития гиперкалиемии (ни лабораторно, ни электрокардиографически) до возникновения почечной недостаточности, хотя, скорее всего, дело в поздней диагностике.
Захожу в ординаторскую. Все четверо курят, в том числе сестра – беженка из Баку. Говорю: «Ребята, бросайте курить!» Отвечают: «Если бы вы были с нами, вы бы тоже закурили». Да, я побыл здесь, ужаснулся, расстроился и уехал. А им еще сегодня десятки раз на день подходить к этим несчастным, к стонам. Какие нервы нужно иметь!
Сел в городской автобус, набитый людьми. Протиснулся и вышел у метро. Тускло освещенные станции – площадь Спаидаряна, маршала Баграмяна, «Дружба». От «Дружбы» вниз по мокрому снегу до госпиталя.
Во мне все время какая-то грустная песня. О чем эта песня? Эта ноша? Эта печаль? О людях. Кому нужны воины-интернационалисты, калеки афганские?! Разве что матерям. Кого они защитили? Кому нужны будут армянские, спитакские, ленинаканские калеки? Добрых 10000 инвалидов? Разве что матерям, если остались в живых.
Как нельзя понять бесконечность, Вселенную, так нельзя почувствовать, выразить все горе армян! А ведь я еще не видел раздавленных детей. Для того чтобы это вобрать в себя и выразить, нужно быть или Шекспиром, Лермонтовым, Достоевским, или сумасшедшим.
Вечером посмотрел солдата Симоняна с пневмонией. Ему получше. Служит он в Краснодарском крае, службой доволен. Ему, конечно, «повезло», что заболел, побудет подольше со своими.
В штабе – Г. И. Смышляев, который так и живет в госпитале, С. Б. Коробов, начмед – армянин, дежурная служба. Телевизор, шахматишки, перекуры, свежезаваренный чай, разговоры. Обещают новое землетрясение в Армении – сегодня, 31-го, или 1-го. В Дилижане уже объявлена такая возможность. В приемном покое, в коридоре в штабе нет отбоя от «отпускников», прибывших на похороны, и т. п. Идут на все, только бы остаться. Какое-то нашествие.
Сгорел склад с медикаментами МЗ Армении. Об этом говорят, как о попытке скрыть следы воровства.
Перед самым землетрясением в Ленинакан был – переведен подполковник медицинской службы, перевез семью, и вся она погибла. Такие трагедии не единичны. Опубликовано интервью Язова против замалчивания роли армии, в том числе военно-медицинской службы, оказавшей наиболее раннюю и эффективную помощь пострадавшим в зоне.
31.12. Утром туман такой, что не видно противоположной стороны оврага, на дне которого течет Раздан. Солнце – как оловянный грош. Тихо, легкий морозец.
30-го отправили еще одну группу раненых, их переводят в центры протезирования: в пансионаты на Кавказском побережье. Армяне, пострадавшие, вылеченные, направляемые на реабилитацию в пансионаты, все время требуют: то Вильнюс, Рижское взморье, то, наоборот, только в Армении, причем требуют хорошее пальто, новую одежду, обувь, чуть поношенное не берут. Так и сидят на узлах в палатах, добиваясь своего. Замполит госпиталя с ног сбился, уговаривая их. Зато наши – только бы уехать, в любой одежде. Те, кто бывал в коллекторе вещей, собранных по всей стране и доставленных в Ереван, видел, как хищнически расхватывается лучшее совсем не для пострадавших. Все это вызывает недоумение и возмущение.
В реанимационной пополнение: ночью поступил майор, лет 35, с инфарктом миокарда и явлениями кардиогенного шока. Кожа влажная, бледен, тахикардия, давление снижено, но боль уже купирована, несколько эйфоричен. Думаю, все обойдется, но нужен строгий покой. Договорились об этом с ним с трудом. Интересно, что перенес землетрясение вместе с семьей, успели выскочить, но все имущество завалило. Пришлось бежать в часть, работы было много. Семью вместе с другими на следующий день отправили, пока не знает куда, как будто в Ростов, выбирать не приходилось. Не заметил в работе, как проскочили эти три недели, а вчера вдруг, после бани, так зажало сердце, что чуть не умер. Прежде никогда никаких болей в сердце не было. Это запоздалая расплата за нервное перенапряжение. Эти мины замедленного действия еще долго будут взрываться.
А армянкам – полегче. После Нового года их вернут в плановое отделение.
У реанимационной есть хозяин – начальник. Но к пациентам он относится скорее как квартиросъёмщик. Ведут больных врачи из тех отделений, из которых они переведены в реанимацию. Странно. В Кабульском госпитале было рациональнее: специалисты привлекались, но вели раненых и отвечали за них анестезиологи.
Нужно сказать, что здесь многое напоминает Кабул, Афганистан, войну. Та же массовость трагедии народа, чудовищность и бессмысленность потерь, сходство проблематики травмы (политравма) и осложняющей ее патологии внутренних органов, психологический стресс, возможность привлечения и использования опыта организации хирургической и терапевтической помощи, опыта эвакуации раненых авиационным транспортом с использованием, в сущности, одних и тех же самолетов («Спасатель», «Скальпель»), даже просчеты те же (доминанта помощи центральных учреждений, недостаток кадров и аппаратуры). Люди – те же: Костюк, Косачёв, Лизанец, Ф. И. Комаров, Э. А. Нечаев. Даже медслужба «Спасателя» – та же.
В госпитале нашел меня, как когда-то нашел в Кабуле, врач самолета для перевозки раненых капитан Петров, наш выпускник. Сходством в проблеме межнациональной розни, пронизывающей здесь все. В причудливом сочетании повсеместного мародерства и самоотверженной работы людей. Конечно, если это– и Афганистан, то свой, «домашний», но от этого только горше. Неужели и опыт организации медицинской помощи в Армении будет также бездарно утрачен, как это случилось с афганским опытом?!
По радио сообщают о стычках вооруженных групп армян и азербайджанцев на границе. Трагедия в горах не отрезвила многих. Идут на провокации. Комитет «Карабах» заявил: «Все равно мы заставим солдат стрелять в народ».
Днем забежал к себе «домой», в Институт курортологии. Разговорился с зав. гастрологическим отделением – канд. мед. наук, весьма агрессивно настроенной дамой. Судите сами: «Азербайджанцы режут детей… директор школы выкалывает глаза ребенку… 80 % азербайджанцев – варвары, прежде всего их академики… 7.12. – сразу после сообщения о землетрясении во все отделения связи, из Азербайджана пришли телеграммы с поздравлениями о землетрясении…» Что-нибудь возразить – невозможно, тут же становишься врагом. Какое непроходимое невежество! Правда, старичок-армянин, который всякий раз вежливо открывает стеклянные двери института, говорит, что все это (национальная драка) – дело тех, кто наверху, это им выгодно. Но это уже не кандидат наук, здесь просматривается классовое сознание.
Никак не могу угнаться за фактами, наблюдениями, собственными переживаниями, мыслями. Не могу понять чего-то главного – о народе армянском, о его трагедии, о политической и социальной ситуации здесь, о ценности интернационального вклада для него, об его собственном вкладе в происходящее сейчас восстановление – ничтожном в организационном и моральном отношениях. С одной стороны, глубокий траур, неутешное горе, апатия, неверие в будущее – и это можно понять, а с другой – Ереван, кишащий богатыми, холеными, только на машинах, все время что-то везущих ящиками, тысячи людей не на работе. Наиболее трезвые из них говорят, что несчастье коснулось лишь тех, кто потерял родственников. Зато в зоне Спитак – Ленинакан местного населения, восстанавливающего разрушенное, почти нет. Женщин и детей вывезли, но ведь и мужчины ушли. Гнут спину запасники из России, умирают под панелями при расчистке, мерзнут, болеют, тоскуют по дому.
Больно, что горе, не обидно за труды, обидно только, что для многих здесь – горе «с маслом».
В госпитале полно посетителей – хоть и в трауре, но все же Новый год. Показывают кино. Работающие обычно по 10–12 ч врачи сегодня ушли пораньше. «Обещанного» землетрясения нет, зато стало известно, что 2 января приезжают начальник Центрального военно-медицинского управления Ф. И. Комаров и министр обороны Язов.
На ужин в столовую пришли только дежурная служба да я. Буфетчица угостила нас, чем могла, учитывая наше вынужденное одиночество, чем-то напомнив мне официантку Машеньку из Кабула.
Часов в 10 вечера вместе с хирургами вернулись в свое общежитие, договорившись встретиться этажом выше, в холле за новогодним столом.
Вздремнув часок, с кое-какими припасами, привезенными еще из Саратова, присоединился к небольшой компании, расположившейся у телевизора за столом. Ребята нашли шампанское, коньяк; медсестры и лаборантки поджарили в соседней кухне мясо… Послушали поздравления Михаила Сергеевича, вспомнили каждый своих. Подумал: как-то там сын в Азербайджане Новый год справляет? Коробов успокаивает:
«Все нормально – сидит с друзьями офицерами и водку пьет…» Очень возможно. Ненормально только, когда семьи в Саратове и в Минске сидят без отцов и мужей, и Новый год им не в радость.
Армяне этот Новый год провели в трауре; местное телевидение транслировало грустную скрипичную музыку; нянечка на этаже, поздравив нас, присоединиться отказалась, тихонько сидела и вязала.
Отпраздновав в тесном кругу, разбрелись по своим комнатам часа в три ночи. Погасил свет, вышел на лоджию. Морозец. Темный Ереван. Прямо передо мной на холме – шпиль, подсвеченный снизу, – памятник жертвам геноцида 1915 г., острый, как антенна, и печальный, как армянин.