Аромагия
Шрифт:
— Петтер! — воскликнула я, схватившись за сердце. — Не знаю, о чем вы так задумались, но очень прошу больше так не делать!
— Как скажете, — согласился он, кажется, нисколько не испуганный. — Да вы не волнуйтесь, я давно этот столб видел.
— Да? — протянула я с сомнением. Сладковато-древесный терпкий аромат можжевельника подтверждал безмятежное спокойствие мальчишки. — Почему же сразу не отреагировали?
— Отвлекся, — честно признал он и, улыбнувшись краешком губ, пояснил: — Вспомнил одно прекрасное стихотворение.
— Стихотворение?! —
— Ну, правда ведь! — он чуть нахмурил темные брови и нажал на клаксон, заставив подпрыгнуть какого-то зазевавшегося на перекрестке пешехода.
— И какие же строки вас настолько увлекли? — опрометчиво поинтересовалась я.
Он бросил на меня короткий взгляд и начал тихо:
— Наполни чашу до краев — я душу потопить готов, и колдовского зелья влей — забыть о женщинах скорей! — и, помолчав, закончил уже совсем иным тоном: — Но вам ведь это неинтересно.
От него потянуло острым запахом перца, отчего у меня немедленно зачесался нос. Я украдкой потерла свой главный рабочий орган и уставилась в окно, скрывая смущение. Эти строки любила бабушка, и я прекрасно помнила продолжение.
— Я когда-то тоже писала стихи, — сама не знаю зачем, призналась я, проводя пальцем по запотевшему стеклу. Задумчиво посмотрела на получившуюся руну иса — лед, бездействие, промедление. Один вид этого знака вызывал озноб. — Мой дед в юности был довольно известным эрилем, — объяснила я, перечеркивая ису косой чертой, и почувствовала, как заныло сердце. Наутиз — нужда, потребность — вот что у меня вышло. — Я унаследовала его способности.
И вспомнила, что говорил дед: каждая руна чему-то учит. Урок наутиз — понять, что нужно именно тебе, и либо добиваться желаемого, либо смириться с тем, что имеешь. Горькая пилюля, но по-настоящему целебная. Осталось решить, смириться ли со своей судьбой или очертя голову ринуться в бушующие воды неизвестности…
Должно быть, моя улыбка вышла печальной. Глупо мечтать о чем-то несбыточном, а еще глупее беситься из-за того, чего не можешь изменить. Кажется, последние слова я невольно произнесла вслух: мальчишка прикусил губу, но не сдержался.
— Если не мечтать о чудесах, они никогда не произойдут! — выпалил он, вздернув упрямый подбородок, и лихо остановился у дома доктора Торольва.
— Они и так не произойдут, — я пожала плечами и делано безразлично отвернулась. — Лучше не ждать и не надеяться. Обманываться бывает невыразимо больно…
А на губах — соленая горечь эвкалипта. Или слез?
Петтер несмело коснулся моего плеча, разорвав цепь полынно-горьких воспоминаний. Прозрачный голубовато-фиолетовый аромат ладана — веры — словно подсвечивал его лицо.
Я на мгновение опустила веки, пряча сожаление. Как мне временами недоставало той юной убежденности! Жизненный опыт стер эту наивную
Хватит уже тосковать о несбывшемся.
— Разве можно жить, не надеясь ни на что? — голос Петтера был тих.
— Можно! И прошу вас, Петтер, — мой голос звучал холодно и звонко, будто сталь на морозе, — не нужно душеспасительных бесед!
В его темных глазах, как в океане, забурлили волны чувств: гнев, обида, разочарование.
— Как прикажете, госпожа Мирра! — ломкий юношеский басок, поначалу деланно-безразличный, на моем имени дал петуха. Петтер выскочил из авто и распахнул дверцу с моей стороны. Он старательно отводил взгляд. И запах — обжигающая горечь розмарина, напоминающая звон рвущихся гитарных струн.
Пожалуй, я пересолила. Примирительно улыбнулась, глядя на прямого, как меч, юношу в чуть великоватой для него шинели. Интендант заменил обмундирование Петтера, но оно все равно было далеко от идеала.
— Не обижайтесь, Петтер, но так будет лучше. — И мягко попросила: — Подождите меня здесь, думаю, я быстро управлюсь.
— Слушаюсь! — сухо отозвался Петтер.
Я поморщилась — сущий мальчишка! — и направилась к дому…
У доктора Торольва меня встретили в буквальном смысле с распростертыми объятиями.
— Госпожа Мирра, как же я рад вас видеть! Да-да, рад, очень рад! — воскликнул доктор, разводя руки, словно надумал обнять меня по-родственному. И пахло от него соответственно: брызжущим радостью апельсином и щекотной горечью корицы. Как будто нить янтаря всех оттенков, от ярко-оранжевого до почти каштанового.
— Я тоже очень рада! — заверила я искренне. — Простите, доктор, я пришла по делу и у меня совсем мало времени.
— Да я уж не сомневался, что не просто так вы старика навестить решили, да-да, не сомневался! — ворчливо заметил он, качая яйцеобразной лысой головой. — Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! И рассказывайте, что у вас стряслось.
— Благодарю! — Я поставила на стол перед доктором Торольвом склянку с остатками какао. Он поднял на меня вопросительный взгляд, и я пояснила: — Мне нужно выяснить, имеется ли в этом напитке атропин.
— Атропин?! — удивился он. Осторожно открыл пробку и со всеми подобающими предосторожностями понюхал жидкость. До меня доносился насыщенный аромат специй: корица, мускатный орех, гвоздика… — Хм, какао? Да-да, какао! Но откуда в нем взяться атропину?
— Именно это меня интересует, — несколько покривила душой я. — Но для начала нужно подтвердить официально, есть ли он там вообще.
— А, вот оно что, вот оно что! — покивал доктор. Потом, внимательно прищурившись, посмотрел на меня и поинтересовался хитро: — А доктор Ильин что же, не мог проверить? Зачем вы пришли к старику, да-да, к старику?