Арсен Люпен против Херлока Шолмса
Шрифт:
Это лирическое отступление прервали два резких, пронзительных звонка. Они означали сигнал тревоги.
«Что там стряслось? Какая могла появиться непредвиденная опасность? Может быть, Ганимар? Нет, невозможно…»
Он направился было в кабинет, чтобы немедля бежать, но, передумав, сначала подошел к окну. На улице никого не было. Значит, враг уже в доме? Прислушавшись, он, казалось, различил какой-то неясный шум. Решив больше не задерживаться, пробежал в кабинет и уже на пороге услышал, как во входную дверь пытались вставить ключ.
— Дьявол, — пробормотал он, — самое время уходить. Видимо, дом окружен… Ход на черную лестницу закрыт. Слава Богу, есть камин!
Он ухватился за лепку — та не двигалась. Нажал посильнее — плита оставалась неподвижной.
В тот же миг ему показалось, что дверь внизу отворилась, и из вестибюля послышались чьи-то шаги.
— Вот черт, — выругался он, — я пропал, если треклятый механизм…
Судорожно сжимая пальцами лепку, он надавил всем своим весом. Ничто не сдвинулось с места. Ничто! В силу какого невероятного невезения, воистину ужасной насмешки судьбы, механизм, еще несколько минут назад действовавший безотказно, теперь заклинило?
Поднатужившись, он рванул на себя обшивку камина. Но мраморная плита не поддавалась. Проклятие! Возможно ли, чтобы такое глупое препятствие встало на его пути? Он стукнул по мрамору, стал колотить по нему кулаками, ругая на чем свет стоит.
— В чем дело, господин Люпен, похоже, у вас что-то испортилось?
Люпен в ужасе обернулся. Перед ним стоял Херлок Шолмс.
Херлок Шолмс! Он глядел на него, моргая, будто ослепленный страшным видением. Херлок Шолмс в Париже! Херлок Шолмс, им же самим отправленный накануне в Англию, подобно взрывоопасной бандероли! Теперь он, свободный и победоносный, возвышался перед Люпеном! О, для того, чтобы свершилось такое немыслимое чудо вопреки воле Арсена Люпена, нужно было, по меньшей мере, крушение всех естественных законов. Это означало победу всего, что противоречит логике и нормальному ходу вещей. Херлок Шолмс здесь!
И, в свою очередь, англичанин насмешливо, с той же высокомерной вежливостью, которой, как ударами хлыста, не раз стегал его противник, произнес:
— Господин Люпен, предупреждаю вас, что с этой минуты навсегда забуду о ночи, которую вы заставили меня провести в особняке барона д'Отрека, не стану вспоминать о злоключениях моего друга Вильсона, никогда не помяну о моем похищении в автомобиле, ни о путешествии, что я был принужден совершить привязанным по вашему приказу к неудобной койке. Эта минута стирает все. Я больше ни о чем не помню. Мы в расчете. Я получил королевское вознаграждение.
И поскольку Люпен хранил молчание, англичанин спросил:
— А вы как думаете?
Казалось, он настаивал, потому что требовал признания своих заслуг, некой компенсации за прошлое.
После минутного размышления, дав англичанину почувствовать свой взгляд, проникающий до сокровенных глубин души, Люпен заявил:
— Полагаю, месье, ваше теперешнее поведение имеет под собой серьезные основания?
— Чрезвычайно серьезные.
— То, что вы улизнули от моего капитана и от моих матросов, не имеет первостепенного значения в нашей борьбе. Но тот факт, что вы здесь, передо мной, один, слышите, один на один с Арсеном Люпеном, заставляет меня считать ваш реванш настолько полным, насколько это только возможно.
— Насколько это возможно.
— Что с домом?
— Окружен.
— А два соседних?
— Тоже.
— Верхняя квартира?
— Все три квартиры на шестом этаже, занимаемые господином Дюбреем, окружены.
— Таким образом…
— Таким образом, вы попались, господин Люпен, это неизбежно.
Люпен испытал в тот момент те же самые чувства, что волновали Шолмса, когда он ехал в автомобиле, тот же сдерживаемый гнев, то же бешенство. И та же самая сила обстоятельств заставила его в конечном счете покориться. Оба в равной степени могущественные противники, они должны были, каждый в свою очередь, принимать поражение как временное зло, с которым приходилось смириться.
— Мы в расчете, месье, — ясно произнес он.
Казалось, англичанин несказанно обрадовался этому признанию. Они помолчали. Затем Люпен, уже овладев собой, с улыбкой заговорил:
— Я ничуть не в обиде. Как-то надоело все время побеждать. Достаточно было лишь руку протянуть — и вы в нокауте. На этот раз я на вашем месте. Туше, мэтр!
Он весело рассмеялся.
— То-то все обрадуются! Люпен в западне! Как-то ему удастся выйти оттуда? В мышеловке! Ну и приключение! О, мэтр, я вам обязан такими сильными ощущениями! Такова жизнь!
Сжав кулаки, он приставил их к вискам, будто хотел сдержать бурлящее в нем безудержное веселье, так ребенок хохочет, не в силах удержаться.
И наконец приблизился к англичанину.
— Чего же вы ждете?
— Чего жду?
— Да, здесь Ганимар со своими людьми. Отчего же он не входит?
— Это я так просил.
— А он согласился?
— Я прибегаю к его услугам лишь при категорическом условии подчинения моим приказам. Впрочем, он думает, что господин Феликс Дэви — только один из сообщников Арсена Люпена.
— Тогда задам вопрос по-другому. Почему вы один?
— Мне хотелось сначала поговорить с вами.
— Ай-ай-ай! Он хочет поговорить!
Эта мысль здорово пришлась Люпену по вкусу. В некоторых обстоятельствах слово оказывается лучше дела.
— Господин Шолмс, сожалею, что не могу предложить вам кресла. А может быть, вам придется по вкусу этот наполовину сломанный старый ящик? Или же подоконник? Уверен, стаканчик пива вовсе не повредит. Так темного или светлого? Садитесь же, прошу вас.
— Нет смысла. Поговорим так.
— Слушаю.
— Буду краток. Цель моего пребывания во Франции — отнюдь не ваш арест. И если пришлось вас преследовать, то лишь потому, что только так можно было достигнуть цели.
— В чем же она?
— Отыскать голубой бриллиант.
— Ах, голубой бриллиант!
— Конечно, ведь тот, что нашли во флаконе консула Блейхена, был ненастоящий.
— Верно. Настоящий Белокурая дама отослала мне, я изготовил точную его копию, и, поскольку имел виды на остальные драгоценности графини, а консул Блейхен и так вызывал ее подозрения, эта самая Белокурая дама, чтобы, в свою очередь, отвести подозрения от себя, запрятала фальшивый бриллиант в вещи того самого консула.