Арсен Люпен
Шрифт:
Он подошел к скамье и сел рядом с Бодрю. Зажег сигарету, концом трости нарисовал несколько кругов на песке и сказал:
– Что-то прохладно.
Молчание. И вдруг в тишине раздался взрыв хохота, но хохота веселого, довольного – так смеется помирающий со смеху ребенок, когда не в силах сдержаться. Ганимар ощутил, как волосы на голове встают дыбом. Этот безудержный демонический смех так хорошо ему знаком!..
Резким движением он схватил мужчину за лацканы пиджака, пристально всмотрелся в его лицо, но перед Ганимаром был не тот человек, которого он видел в зале суда. Точнее, это был он, но в то же время другой, настоящий.
Ганимар пытался разглядеть исхудавшие черты лица под слоем грима и постепенно узнавал искрящиеся жизнью глаза. То были глаза и рот другого человека, а главное – выражение лица: проницательное, живое, насмешливое, умное, такое безмятежное и молодое!
– Арсен Люпен, Арсен Люпен, – пробормотал инспектор.
И вдруг в припадке злости он сомкнул руки вокруг его шеи. Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар обладал еще недюжинной силой, тогда как его противник казался довольно хилым. Какая это будет победа, если удастся отвести Люпена назад!
Борьба длилась недолго. Арсен Люпен с трудом защищался, но вдруг правая рука полицейского повисла, как плеть, и одеревенела.
– Если бы на набережной Орфевр вас обучали джиу-джитсу, – заявил Люпен, – вы бы знали, что этот прием по-японски называют уди-шаги.
И холодно добавил:
– Еще секунда, и рука была бы сломана, впрочем, вы получили бы по заслугам. Подумать только, старый друг, которого я так уважаю, кому я, не раздумывая, открываю свое инкогнито, злоупотребляет моим доверием! Плохо… Ну, говорите, что там у вас?
Ганимар молчал. Он считал себя виновным в случившемся побеге. Разве не он своим сенсационным свидетельством ввел правосудие в заблуждение? Да, этот побег ляжет позорным пятном на его карьеру. К седым усам скатилась слеза.
– Боже мой, Ганимар, не расстраивайтесь: не вы, так кто-нибудь другой сказал бы то же самое, я бы устроил это. Полноте, не мог же я допустить, чтобы приговорили Бодрю Дезире?
– Значит, – прошептал Ганимар, – там сидели вы? И здесь тоже вы!
– Я, всегда я и только я.
– Невероятно.
– О! Для этого вовсе не надо быть колдуном. Достаточно, как сказал наш славный председатель, потренироваться с десяток лет и будешь готов к любым неожиданностям.
– Ну а лицо, глаза?
– Вы же прекрасно понимаете: уж если я полтора года проработал в Сен-Луи с доктором Альтье, то вовсе не из любви к искусству. Я решил, что тот, кто однажды будет иметь честь называть себя Арсеном Люпеном, должен освободиться от диктата естественных законов, определяющих внешний вид и характер. Внешность? Ее ведь можно изменять по своему усмотрению. Одна подкожная парафиновая инъекция – и кожа вздуется. Пирогалловая кислота превратит вас в могиканина. Сок чистотела украсит вас лишаями и опухолями в лучшем виде. Один химический препарат воздействует на рост бороды и волос, другой – на тембр голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере № 24 и тысячу раз повторенные упражнения, чтобы рот открывался именно с такой вот ухмылкой, чтобы голова привыкла держаться немного набок, а спина сгибалась под нужным углом. Наконец, пять капель атропина в глаза, чтобы получился блуждающий, отстраненный взгляд, – и дело в шляпе.
– Я не понимаю, как надзиратели…
– Превращение происходило постепенно. Они не могли заметить ежедневных изменений.
– Ну а Бодрю Дезире?
– Бодрю существует. Бедняга здесь совсем ни при чем. Я познакомился с ним в прошлом году, и действительно в некотором сходстве со мной ему не откажешь. На случай ареста – а он всегда возможен – я устроил его в надежном месте и прежде всего занялся выявлением черт, отличающих нас друг от друга, чтобы сделать их, насколько возможно, незаметными в моем внешнем облике. Мои друзья устроили так, чтобы он провел ночь в полицейском участке и был выпущен примерно в тот же час, когда выходил я, чтобы это совпадение легко было установить. Необходимо было оставить след его пребывания в участке, иначе правосудие попыталось бы узнать, кто я такой. Тогда как, преподнеся им этого чудного Бодрю, оно неизбежно, слышите, неизбежно должно было ухватиться за него и, несмотря на непреодолимые трудности при подобной подмене, предпочло бы скорее поверить в нее, нежели расписаться в своем бессилии.
– Да-да, действительно так, – прошептал Ганимар.
– И потом, – воскликнул Арсен Люпен, – у меня в руках был потрясающий козырь, подсунутый мною с самого начала: всеобщее ожидание моего бегства. Вот она, грубая ошибка, допущенная вами и остальными в затеянной мною захватывающей игре с правосудием, где ставкой была моя свобода: вы в очередной раз предположили, что я действую из фанфаронства и опьянен своими успехами. Чтобы я, Арсен Люпен, был так мелок! И так же, как в деле Каорна, вы не сказали себе: «Если Арсен Люпен кричит на весь мир, что убежит, значит, у него есть причины, вынуждающие сделать это». Черт возьми, поймите же, что для того, чтобы бежать… не убегая, надо было заставить всех заранее поверить в это бегство, мой побег должен был стать догмой, абсолютной убежденностью, истиной, непреложной, как солнечный свет. Так все и произошло, в соответствии с моим планом. А когда вы встали и сказали: «Этот человек не Арсен Люпен», было бы противоестественным, если бы все тут же не поверили этому. Если бы хоть один человек усомнился, хотя бы один осмелился возразить: «А вдруг это все же Арсен Люпен», в ту же минуту я бы погиб. Достаточно было наклониться ко мне, но не с мыслью о том, что я не Арсен Люпен, то, несмотря на все мои ухищрения, меня бы узнали. Но я был спокоен, потому что эта простая идея никому не могла прийти в голову.
Вдруг он схватил полицейского за руку.
– Ну признайтесь, Ганимар, через неделю после нашего разговора в Санте вы ведь ждали меня в четыре часа у себя дома, как я вас просил?
– А ваш тюремный фургон? – сказал Ганимар, избегая ответа.
– Блеф! Мои друзья подлатали и подменили старый, вышедший из строя фургон, они хотели освободить меня с его помощью. Но я знал, что план с фургоном совершенно негоден для побега, если только не произойдет удачное стечение обстоятельств. Однако решил, что будет полезно придать побегу как можно большую огласку. Дерзость первой попытки гарантировала успех второй, ибо все поверили, что он уже произошел.
– То же самое с сигарой…
– С сигарой и ножом.
– А записки?
– Их тоже написал я.
– А таинственная корреспондентка?
– Мы с ней одно целое. Ведь для меня изменить почерк – пара пустяков.
Ганимар секунду подумал и возразил:
– Но как же могло случиться, что в антропометрической службе, когда достали карточку Бодрю, никто не заметил ее сходства с карточкой Арсена Люпена?
– Карточки Арсена Люпена не существует.
– Ну и ну!
– Или в лучшем случае она фальшивая. Эту проблему я долго изучал. Система Бертильона [5] включает прежде всего визуальные данные, а затем уже измерения: головы, пальцев, ушей и т. д. Вы сами видите, что этот метод не безупречен, здесь уж ничего не поделаешь.
5
Бертильонаж – система идентификации преступников по их антропометрическим данным; получила название по имени ее изобретателя – Альфонса Бертильона.
– Значит?
– Значит, пришлось заплатить. Еще до моего возвращения из Америки один из сотрудников этой службы согласился вписать ложные данные в мою карточку. Этого достаточно, чтобы вся система рухнула, и чтобы карточка попала совсем в другой ящик. Следовательно, карточка Бодрю не могла быть рядом с карточкой Арсена Люпена.
Опять воцарилось молчание, затем Ганимар спросил:
– А теперь что вы намерены делать?
– Теперь, – воскликнул Люпен, – я собираюсь отдохнуть, наесться до отвала и постепенно снова стать самим собой. Очень приятно побыть Бодрю или кем-то другим, сменить свою сущность, как рубашку, выбрав ту или иную внешность, голос, взгляд, почерк. Но порой после всего этого бывает трудно узнать самого себя, что довольно грустно. Сейчас я испытываю нечто подобное тому, что чувствует человек, утративший свою тень. И пытаюсь найти себя… вновь обрести свое «я».