Артамошка Лузин
Шрифт:
— От отцовского чума пошел — солнце било в глаза, к вечеру — в левую щеку. В долину Хыгды-ламу пришел — солнце смотрело на левую щеку, к вечеру — в косичку. Теперь надо идти так: днем солнце пусть смотрит в косичку, а вечером — в левую щеку.
Так и решил. Через два дня собрались в путь. Собирались недолго помогала Агада. Чалык щупал по-хозяйски оленей и важно чмокал губами.
— Олени жиру мало-мало нагуляли, силы прибавили… Хорошо, шибко хорошо!..
Когда все было готово и пятерка оленей выстроилась ленточкой, Чалык надулся и, плохо выговаривая русское слово, крикнул:
— Тлогай!
Агада вздрогнула. Чалык засмеялся, рассмеялась и Агада.
Чалыку не приходилось погонять оленей, они шагали широким шагом, рассекая ветвистыми рогами таежные заросли.
Нахмурилось небо, и крупными хлопьями полетел снег.
— Земля в заячье одеяло закутывается, — сказала Агада.
— Этого снега не будет, его солнце съест, — не согласился с ней Чалык.
Чалык останавливал оленей, поднимал голову, искал солнце, но разве его найдешь, если черные тучи плывут по небу! На деревьях повисли белые клочья, побелела тайга.
На третий день на одном из поворотов увидел Чалык два свежих следа: бежал заяц, а за ним лисица. У кривой березы он увидел пасть-насторожку, поглядел на следы внимательней и понял, что заяц перепрыгнул через насторожку, а лисица бросилась в сторону. Чалык торопливо дернул уздечку и подъехал к пасти-насторожке. По значку, вырезанному на бересте пасти, Чалык без труда узнал значок своего брата Одоя.
Не веря глазам, он соскочил с оленя и бросился к пасти, ногой поскреб значок, замахал руками и воскликнул:
— Нашего рода пасть-ловушка! Чум близко! Чум брата моего Одоя!
Олени сбились в кучку — казалось, и они понимали, почему радуется их юный хозяин. У Агады на глазах были слезы от радости, и, сама не замечая, она без конца говорила:
— Чум близко! Чум близко!
Чалык пустил оленей пастись. Агада удивилась: «Не ошибся ли Чалык? Зачем остановка, если чум близко!»
— Тут будем сидеть, — сказал Чалык. — Придет Одой пасть смотреть.
Олени бродили по склону горы, копали снег, добывая из-под него сочный мох. Чалык, разгребая ногой снег, готовил место для костра.
Вдруг олени бросились в разные стороны и по тайге прокатился отрывистый и звонкий собачий лай. Чалык узнал собаку брата Одоя и крикнул:
— Терна! Нох-нох!
Собака прибежала, с визгом и лаем кинулась на грудь Чалыку. Он набросил ей на шею ремешок уздечки. Собака отчаянно лаяла.
Одой не хотел осматривать самую дальнюю пасть на лисицу. Он думал: «Много обошел, устал, завтра посмотрю». Но Терна лаяла, звала, и Одой направил свои лыжи в ту сторону, где она лаяла.
Братья встретились у старой сосны, крепко прильнули щека к щеке, долго держались за косички. Здоровенный Одой так прижал коротышку Чалыка к своей сильной груди, что тот едва отдышался.
— Агада, — сказал Одой, — ты теперь в чуме Панаки хозяйкой будешь. Храбрый Саранчо до весны укочевал…
— Здоров ли отец? — перебил Чалык.
— Голова белее снега стала, — ответил Одой.
— А мама? — И Чалык испуганно взглянул на брата.
— Горе… — вздохнул Одой. — Горькие слезы глаза у ней съели — солнца теперь не видит, из чума не выходит.
Чалык тер глаза кулаком. Одой спросил:
— Много ли оленей привел?
— Только пять.
— И то радость! Пешему и один олень, как крылья подбитой птице…
Поймали оленей. Одой хотел помочь Чалыку, но он легко забросил ногу и вскочил на спину оленя. Одой усмехнулся. Чалык крикнул:
— Посади Агаду!
— Зачем оленя мучить!
И посадил на свои широкие плечи худенькую Агаду.
— Хой! Хой! Шагайте, — ласково торопил оленей Одой, шурша по свежему снегу своими лыжами.
«Большую радость принесла дальняя пасть, — подумал Одой. — Счастливая пасть! День назад она поймала золотистую лисицу — лучшую из моей добычи».
В чумах не ожидали радости. Панака растерянно бегал, дергал Чалыка за рукав парки, плакал, смеялся:
— Сын! Смотри, смотри! Это теперь твой лук. Его делал славный Саранчо.
Мать кричала:
— Покажись мне, сын!
Чалык опустился на мягкие шкуры, слепая обхватила голову сына и долго ласкала его лицо. Крупная капля упала на щеку Чалыка и покатилась обжигающей струйкой. Агада пряталась в мягкие шкуры.
Одой принес в чум много дров, чтобы натопить чум пожарче. Дрова положил у костра и сказал:
— Еду надо готовить. Зачем путников словами кормить!
В чум пришла жена Одоя, Талачи, и принесла большой кусок мяса дикого козла. Одой вышел из чума.
— Оленчиков посмотрю — не сбиты ли у них ноги, не надо ли их полечить.
— Каких оленчиков привел наш мужичок? — спросил Панака и вышел за Одоем из чума.
— Добрых, — коротко ответил Одой.
— Эко ты, сын, добрых: всегда так бывает — сильные живут, слабые умирают. Не об этом слово.
Одой понял:
— Вожак серый, с подпаленным рогом, матка и три молоденьких.
— Эко радость!
Панака подошел к оленю-вожаку и, нажимая кулаком на крепкую спину, с гордостью сказал:
— Этот бык имеет силу лося, а ум десяти лисиц!
Оленей отпустили пастись и вошли в чум.
— Тише, — зашептала Тыкыльмо, — они спят.
— А мясо? — обиделся Одой.
— Не ели, — ответила Талачи: — голова Чалыка горит…
Белка — хитрый зверь
Проснулся Чалык и не узнал ни леса, ни гор — все покрылось белым пухом. В чуме мужчин не было, и он подумал: «Кто же усидит в чуме! По свежим следам лучшая охота».