Артамошка Лузин
Шрифт:
— Аркань! — кричали казаки.
— Погодь, оружию бросает! — остановил атаман.
Одой и Чалык бросили луки, сдернули с себя пустые колчаны и мигом кинули их под ноги казакам. Агада лежала на земле, закрыв лицо руками.
Одой подошел к Чалыку и приник своей щекой к его щеке. Затем выдернул из-за пазухи красивый, расшитый руками Талачи мешочек, зубами стал рвать его в клочья и бросать под ноги.
Казаки гоготали:
— Вали-мели до самой земли!
— Умора!
— Казачки, да тунгусишка-то плясун! Ей-бо, плясун! — заливался Егорка Ветродуй. — Взыграйте ему песню плясовую. Ей-бо, взыграйте!
Егорка смешно кривлялся, мел лохмотьями землю. Не успели казаки и глазом моргнуть, как покатился Егорка, зажав живот. Он заикал, заохал, закашлял: его со всего размаху ударил Одой.
Казаки смеялись, а Егорка стонал:
— Ох, казачки, ох, смерть моя… Что же глядите? Разите их!..
— Не выживет, — сказал казак Тришка. — Нутро он ему отбил. Умрет.
Казаки со всех сторон бросились на Одоя.
Бросив вокруг взгляд, Одой взмахнул рукой и вонзил нож в сердце Агаде. Казаки опешили:
— Убил!..
Нож блеснул, и Одой, ударив себя в грудь, грузно упал на землю.
Чалык бросился к Агаде, припал к ее теплым еще губам и застыл. Он схватил ее голову руками, прижал к груди, бережно прикрыл своей паркой.
— Опять неуспех! С чем возвращаться? Всех порубали, всех извели!.. Что стоите? Вяжите хоть этого! — Атаман показал на Чалыка.
С трудом оторвали Чалыка от Агады и, связав ему руки, повели.
Атаман ошибся — добыча оказалась большая. В плен попали тяжко раненный в ногу храбрый Саранчо, Чалык да Талачи с маленьким Учаном.
Не заметили казаки в бою да в замешательстве дальнего чума. Он стоял в стороне, в густых зарослях ерника. Жиденькая струйка дыма чуть курилась и терялась над лесом.
Чум увидел атаман. Кинулись к нему казаки. Подбежали к чуму, с опаской обошли вокруг, пищали насторожили. Никто не шелохнулся.
— Пуст, — сказал атаман мрачно. — Лезь головой, — толкнул он казака.
Сунул казак голову под кожаную покрышку.
— Баба!..
— Но-о?..
Казаки ввалились в чум. У слабенького костра сидела, сгорбившись, женщина и подбрасывала в огонь мелкие ветки. Серое лицо окаменело. Женщина не поднялась, даже не разогнулась. Казаки зашумели:
— Хватай!..
— Есть добыча!
Женщину выволокли из чума. Она хватала руками воздух, натыкалась на казаков.
— Ослепшая…
— Что? — удивился атаман.
— Ослепшая!
— Оставьте ее.
…Казаки собирались в путь. Подсчитали урон, да так и ахнули: половины казаков не досчитались — в бою полегли. Не выжил и Егорка Ветродуй: проохал, промучился день и умер.
Схоронили поспешно своих товарищей.
Не успели дощаники отплыть от берега, прибежала серая собака и заметалась по прибрежному песку. Скулит, лает, в воду рвется.
Тимошка Ловкий вскинул пищаль, прицелился и выстрелил. Взвыла от боли Терна и, волоча перешибленную ногу, скрылась в густых зарослях.
Дощаники отплыли от берега и плавно закачались, заскользили по блестящему зеленому полотну реки.
Саранчо охал от боли. Талачи испуганно моргала, оглядывалась по сторонам, крепко прижимала к груди маленького Учана.
Чалык сидел на корточках, смотрел перед собой. Он хотел последний раз взглянуть на родное стойбище, но не хватило сил поднять голову.
Далеко-далеко маленькой острой горкой стоял одинокий чум. Тыкыльмо сидела, низко склонясь, у погасающего костра. Высохшие руки торопливо шарили вокруг, и Тыкыльмо, нащупав сучок или сухую ветку, судорожно хватала ее и бросала в огонь, чтобы не дать ему погаснуть.
Порывистый ветер рвал ветхую покрышку чума, глухо завывал.
Вынырнула из-за горы луна, скользнула по вершинам деревьев, посеребрила острую макушку чума и закачалась на волнах реки. Из чума доносились глухие рыдания и вопли; они плыли над тайгой, сливаясь с ее шумом, и тонули в безбрежном темно-синем океане. Даже эхо не вторило им. Только ночной хозяин-филин, сидя на суку, бросал в вечерний сумрак отрывисто и глухо: бу-бу-бу!..
Пленники
У приказной избы шумели и суетились. Сбивая друг друга с ног, шмыгали служилые люди. Из уст в уста передавалось:
— Казаки вернулись!
— Неужто?
— Да-а! С превеликими потерями. Почитай, и половины не вернулось сгинули.
— А привезли? — спрашивал красноносый писец попа.
— Как же! Привезли, привезли!
— О! — удивлялся писец. — А по вкусу ли великому государю?
— Дурень! — оскалил зубы поп. — Чай, я не государь, и не моего ума сие понимание.
— Ладные? — приставал писец.
— Самые что ни на есть доподлинные лесные тунгусы! — торопливо бросил поп и побежал.
Писец покачал головой и тоже побежал.
Данилка вертелся у воеводского дома. Слышал он, что привезли эвенков из самых что ни на есть дремучих лесов.
Вдруг Данилка увидел Артамошку. Тот несся по двору.
— Артамошка! — крикнул Данилка.
Но Артамошка замахал руками: «Не до тебя, бегу по делам!» — и скрылся в поварне. Вылетел из поварни и, бегом перебежав двор, скрылся в мыльне, из мыльни опять побежал в воеводскую избу.
Артамошка подрос, раздался в плечах. Данилке обидно: он старше Артамошки на год и ростом Артамошка был ему только до плеча, а сейчас Артамошка выше его, да и по силе куда сильнее. Несколько раз встречал и провожал Данилка глазами Артамошку, но каждый раз вспотевший, озабоченный Артамошка отмахивался от друга. Лишь после обеда подошел он к Данилке, утирая шапкой со лба капли пота:
— Заждался?
Данилка нетерпеливо суетился:
— Покажешь?
— Покажу, — ответил Артамошка, зная, о чем спрашивал Данилка.