Артамошка Лузин
Шрифт:
— Боязно? — крутился Данилка и заглядывал в глаза Артамошке.
— Мне не боязно.
Данилка позавидовал, а все же спросил:
— А ты их видел?
— Как вели, то видел.
— Почитай, страшнее аманатов?
— Страшнее!
— Одноглазы?
— Нет, — ответил Артамошка, — глаза два. С лица все желты, и у мужиков и у бабы косы, и баба в штанах и мужик в штанах из шкур волчьих да медвежьих. Парнишку с ними поймали, и тот в шкурах медвежьих, и тот с косичкой и так же по-ихнему лопочет.
— Ой-ёй-ёй!.. — удивился Данилка.
— Пошли! —
Мальчишки, пригибаясь и оглядываясь по сторонам, шли по грязным закоулкам.
Вот и изба караульная — прошли. Вот и вторая изба, для пленников, тоже прошли.
— Куда? — удивился Данилка.
— В избы их не взяли, — объяснил Артамошка, — тепла они не терпят. Живут в углу двора под караулом.
— И в дождь сидят?
— Сидят. Караульный казак дерюгой накрывается, а они так сидят.
— Дрожат?
— Нет… Страсть подарков сколь навезли казаки нашему воеводе.
— Много? — удивился Данилка.
— Шкур лис, белок, медведей, волков — целая гора! — хвастал Артамошка. — А самому правителю подарил атаман Терешкин лук со стрелами. Вот это лук! Все диву дивятся. Огонь, а не лук, десять пищалей заменит! Атаман сказывал, что стрела из этого лука пять деревов зараз прошибает.
Данилка так и застыл от удивления. Артамошка ткнул его в бок:
— Ложись!
Они легли и приникли к щелке в заборе. На земле, прижавшись друг к другу, сидели на корточках пленники. Саранчо уставил потухшие глаза в землю, ветер трепал его серые космы, скуластое лицо отливало синевой. Талачи дремала, свесив голову на грудь, крепко сжимая в руках маленького Учана. Чалык смотрел в небо, встречал и провожал набегающие облака. Косичка смешно торчала на его взлохмаченной голове. Он совал в рот былинку, кусал ее и сплевывал.
Данилка был недоволен:
— Такие же аманаты, как и те: лицом желты, с косичками, только в шкуры обрядились.
Щелка была очень узкая. Друзья решили зайти с другой стороны. Услышав шорох, Чалык оглянулся, блеснул глазами.
— Вот черти! — сказал Артамошка. — Скорчились, притихли, как умерли, а вот подойди к ним, то ногу или руку живо отхватят напрочь!
Данилка и Артамошка перелезли через старые бревна, обошли караульную избу, упали на животы, тихонько поползли. Теперь пленники были близко, их хорошо видно. И когда караульный казак выбил из кремня искру, закурил трубку и, лениво раскачиваясь, пошагал в противоположный угол дворика, Данилка вполголоса крикнул пленникам:
— Эй ты, мужичок с бабьей косой! Это хошь? — и показал кулак.
Чалык взглянул, опустил глаза, печальный и приниженный.
Данилка не унимался:
— Эй вы, кукарлы-мукарлы!
Артамошка и Данилка засмеялись. Чалык посмотрел на них в упор.
— Ага, — обрадовался Данилка, — видно, я на их речах молвил, понимать начинают!
И опять пробормотал:
— Эй ты, кукарлы-мукарлы!
— Погодь, — перебил его Артамошка, — он у меня заговорит.
Артамошка схватил сухой комок глины, пустил его в Чалыка.
Друзья закатились приглушенным смехом, но тут же умолкли. Комок глины попал Чалыку в лицо, разлетелся пылью, оставив на щеке багрово-грязное пятно. Чалык слегка вздрогнул, но спокойно поднял голову, печальные глаза его встретились с озорными, смеющимися глазами Артамошки. Артамошка съежился, отвел глаза. Чалык не сводил глаз с обидчика.
«Крепкий, другой бы взвыл», — подумал Артамошка. Взглянув искоса, будто украдкой, на Чалыка, Артамошка вздохнул — ему показалось, что мальчик низко склонился к земле и плачет. Данилка горячился:
— Дай-ка я, у меня, небось, запляшет! — Он схватил огромный комок отвердевшей, как камень, глины и замахнулся.
Артамошка рывком остановил руку Данилки:
— Не трожь!
— О, испужался! Трус! Трус!
Артамошка выбил комок из рук Данилки. Комок упал к ногам. Узкие щелки глаз Чалыка расширились, брови вздрогнули, и светлые бисеринки посыпались одна за другой, оставляя на измученном, грязном лице его светлую дорожку.
Птицей встрепенулось сердце Артамошки. Дергая за рукав опешившего Данилку, Артамошка торопливо шептал:
— Не надо, Данилка, пошли, пошли… Смотри, караульный схватит!
— Да-да! — загромыхал чей-то раскатистый бас чуть не над самым ухом Артамошки.
Данилка и Артамошка едва успели отскочить в сторону и припали к земле. К пленникам, опираясь на посох, важно шагал сам правитель городка. Рядом с ним шли две женщины, письменный голова и воеводский поп.
Молоденькая женщина, с острой, как у мышки, мордочкой, густо нарумяненной и набеленной, в шелковом кафтане, расшитом золотой парчой, в мягких сафьяновых, татарской работы сапожках, высокая и стройная, шла рядом с правителем. Она весело смеялась. А рядом тащилась, кряхтя и охая, старуха. Она строго поглядывала на молодую женщину:
— Не гоже молодке на зверье лютое засматривать, не гоже! Куда сладше сидеть в светлой горенке…
Молодая, капризно вздернув плечиком, ответила:
— И нисколь не страшусь! Нисколь!
Подошли к пленникам. Никто из них не поднял головы, никто не пошелохнулся. Правитель ткнул посохом Саранчо в грудь:
— А ну, покажись молодке, пусть подивится! Покажись!
— Страшенное обличье, не богово творение… — забормотал поп и, отвернувшись, украдкой закрестился.
— Государю подарочек. Вот-то удивится! — рассмеялся правитель.
Письменный голова слегка склонил голову. Молодая женщина быстро повернулась на каблучке и носком своего сафьянового сапога ткнула Учана:
— Ребеночек? Пусть покажет!
Пленница судорожно сжала руки и, дрожа, изогнулась, прикрывая всем своим телом ребенка.
Когда молодая женщина отошла, пленница подняла голову, открыла рот, высунула язык и положила на него палец.
— Еды требует, — объяснил письменный голова.
Молодая женщина с притворной добротой вздохнула:
— Дай, дай, посмотрим. Это так забавно.