Артамошка Лузин
Шрифт:
«Обо мне», — подумал Артамошка и стал вслушиваться. Поп горячился, багровел и орал в ухо перепуганной монахине:
— К пленным тунгусишкам бегал, к царским пленникам; душу христианскую осквернил, жалеючи их; слезно выл и всячески поносил воеводу, и казаков, и меня. — Поп задыхался от злобы. — Вчера доподлинно мною проведано: малец воровского рода, отец его в Работных рядах проживал, кузнечным да плотничьим ремеслом кормился. Не худо жил, но все бросил, в разбой пустился, в леса сбежал. Вор!
— Врешь! — вскочил Артамошка.
— На колени! — взвизгнула монашка.
— В железы его надобно забить, — затрясся поп, — в железы! Разбойное отродье! Окаянная душа. Тьфу! Тьфу! Прости господи!
Решено было выгнать с воеводского двора Артамошку-озорника и отдать в пригородный Знаменский монастырь в послушники.
Забеспокоился Артамошка лежа в темном углу на прогнившей соломе. Вспомнил отца и дядю Никанора. И казалось Артамошке: вот сидит отец за столом, положил голову на кулаки, и поет свою любимую песенку:
Пусть леса дремучие шумят, В синем небе лебеди летят. Там, где ветры плачут и поют, Я найду и долюшку свою.Скрипнула дверь, завизжал ключ в замке. Артамошка бросился к оконцу, увидел: монахиня шла, как утка, вразвалку, по грязной площадке воеводского двора. Тут и родилось в голове у Артамошки горячее слово: воля! Будто упало это слово с бревенчатого потолка. Артамошка даже оглянулся по сторонам. Темнело. В углу красной бусинкой теплилась лампада.
Артамошка с силой толкнул слюдяное оконце и высунул голову. Кругом тишина, слышен лишь отрывистый лай собак да далекие пьяные голоса. Он выпрыгнул в оконце и, прижимаясь к бревенчатой стене старой церкви, мелькнул черной тенью. Умирала вечерняя заря, на востоке мерцали звезды, луна заливала землю серебристым светом. Артамошка потянул в себя воздух, сладко зевнул, огляделся и промелькнул мимо приказной избы, ползком пролез между бревен, обошел караульного казака. В груди кольнуло: «Може, его уже и нет, на Москву отправили?»
Друзья встретились молча. С трудом рассказал Артамошка о своем горе. Чалык морщил лоб, моргал глазами, но понял только: у друга очень большое горе. Внезапно Чалык выпрямился, припал к уху Артамошки:
— Тайга бежим!
Артамошка вздрогнул, не успел вымолвить слово, как Чалык схватил его за рукав, торопил:
— Тайга бежим! Тайга бежим!
Они решили бежать глубокой ночью.
Саранчо узнал от Чалыка о его намерении, встрепенулся; улыбка слабой тенью пробежала по измученному лицу храброго охотника:
— У молодого, как у птицы, — всегда хорошие крылья! Лети, Чалык, лети в родные стойбища, скажи эвенкам горькие слова, пусть плачут эвенки, как плачет храбрый Саранчо. Лети белой птицей, Чалык, скажи эвенкам: пусть снимают чумы, сгоняют стада оленей, забирают жен и детей и бегут в самую далекую тайгу, за Страшный камень. Там не найдет их никто!
Саранчо закашлялся, схватился руками за грудь и застонал, острые плечи его вздрагивали. Талачи, закрыв лицо руками, тоже плакала.
Чалык и Артамошка горячо перешептывались. Потом Артамошка встал и быстро скрылся в густой темноте.
Он пробрался на поварню и чуть слышно постучал в оконце.
— Родной ты мой! — по-матерински ласково сказала повариха Лукерья, увидев Артамошку. — Сгинул ты, малец…
Артамошка перебил:
— Помоги, тетка… Помоги ради…
Лукерья перебила:
— Голоден?
— Нет.
— А что надобно?
— Бегу я.
— В уме ль ты? Куда же?
— Може, долю свою найду, — прошептал Артамошка.
— Эх ты, горемыка! — вздохнула Лукерья. — В монастырь, слышала, отдают тебя.
— Не бывать этому! Убегу! Собери, тетка, еды, положи в котомку, в ту, что под нарами валяется.
Лукерья скрылась. Артамошка ждал.
Лукерья вернулась быстро, открыла оконце и подала Артамошке туго набитую холщовую котомку, рваную шубенку и закоптелый котелок:
— С богом!
Они простились.
Пробравшись к пленникам, Артамошка увидел сгорбленную фигуру Чалыка. Чалык ощупал котомку и молча отодвинул ее. «Раздумал, — мелькнуло в голове у Артамошки, — забоялся».
У Чалыка горели глаза:
— Тайга зверь много, злой зверь много!..
«Забоялся, знамо, забоялся!» — огорченно подумал Артамошка и вздохнул. Но Чалык встал, расставил ноги и взмахнул руками, будто целится из лука.
«Ага, пищаль надо!» — обрадовался Артамошка, но тут же задумался.
— Нож надо, пальма надо, лук надо… — на пальцах отсчитал Чалык, и в шепоте его слышались безнадежность, горькая тоска.
Артамошка вскочил и опять скрылся в темноте. Он подкрался к казачьей избе, скользнул мимо крыльца и, вытянувшись на цыпочках, заглянул в маленькое оконце. В избе теплилась восковая свечка, казаки азартно бились в зернь [10] , утопая в густом табачном дыму. Они спорили и ругались.
10
Зернь — азартная игра в кости или зерна.
Долго вертелся около оконца Артамошка, но придумать ничего не мог. Разбитый, озлобленный, побрел он от казачьей избы. Вдруг вспомнил о подарках, которые сделал правителю казачий атаман после возвращения из тайги. Артамошка подкрался к приказной избе, заглянул в одно оконце, в другое — темь. Пробрался к двери — дверь на потайной щеколде. Артамошка знал тайны этой щеколды. Ее ставил деревянных дел мастер Сомов-младший, что живет в далекой избушке Работных рядов. Артамошка бегал за ним не однажды, а потому и знал тайны этой щеколды. Он нажал клинышек в правой стороне толстой двери — щеколда тихо скрипнула и поднялась. Артамошка приоткрыл дверь и ощупью пробрался в воеводскую канцелярию. На стене висели лук Саранчо, колчан со стрелами, несколько ножей, пальма и эвенкийские сумки. Артамошка торопливо схватил лук, колчан со стрелами и два ножа.