Артания
Шрифт:
Черево наблюдал за прояснившимся лицом, сказал со значением:
– Тцар позволил показать тебе его сокровищницу.
– Да зачем это мне? – отмахнулся Придон.
– Не говори гоп, – ответил Черево значительно, – коли рожа крива. Это знак величайшего доверия! Думаешь, всякому покажут такое? Я сам только однажды был допущен! Да-да, мне было дозволено лицезреть…
– Мне неинтересно, – сказал Придон.
– Да что с тобой? – сказал Черево. – Такое выпадает раз в жизни!
Он провел Придона, им обоим кланялись, Череву – как знатному беру, Придону – как опасному герою, через залы, все ниже и ниже, пока
Двое стражей с факелами пошли впереди, зажигая по дороге светильники. Каменные ступеньки вели вниз, потом еще и еще. Обычно внизу сыро и мрачно, но здесь сухо, от факелов бодрящий красный свет, от трепещущих огоньков в медных чашах – яркий оранжевый.
Наконец впереди показалась и начала приближаться широкая дверь из темного металла. Головы драконов выступают как будто живые, только чуть задремали, но рубиновые глаза приоткрыты, зубы предостерегающе оскалены.
Черево проделал что-то с дверью, нажимал, поглаживал, Постукивал, шептал, та не отворилась, как ожидал Придон, а всей толстой створкой въехала в каменную стенку. Черево шагнул, сделал Придону знак подойти, дверь за их спинами так же бесшумно вылезла из стены и краем вдвинулась в узкую щель на противоположной. Вошла так, что Придон с трудом мог отыскать зазор.
Вспыхнул свет. Яркий, солнечный. Придон прижмурился, они в огромном зале, все как будто залито золотым огнем с неба.
– Магия… – проговорил он с трудом.
– Она самая, – подтвердил Черево, хохотнул. – Но самое смешное…
– Что?
– Никто не знает, даже Барвник, откуда свет.
– Почему?
– Здесь собрано много разных вещей, сам смотри… Придон повел глазами по огромному пространству зала. Дух перехватило при виде сундуков с драгоценностями, огромных чаш, доверху заполненных золотыми монетами или редкими камнями, доспехов, дивного оружия.
На широких столах, сделанных нарочито для показа сокровищ, тускло блестят кубки из неведомого металла. Стен не видно из-за щитов, топоров, мечей, копий, распятых кольчуг и доспехов, начиная от простых кожаных и кончая цельноковаными латами. Простые, как понял Придон, либо принадлежали великим героям, за то им такой почет, либо не простые, не простые… Как и вон тот вроде бы обычный меч грубой ковки деревенского кузнеца, на лезвии следы молота, но висит повыше тщательно отделанных мечей хорошей стали, с украшенными золотом и драгоценными камешками рукоятями. Черево хмурился, недовольно сопел. Артанин даже не повел глазом в сторону драгоценных одежд, что принадлежали великим тцарам, не замечает короны, их изготавливали лучшие ювелиры, на эти короны идет лучшее золото, туда вставляют самые драгоценные из камней, ибо корона – зримое величие и богатство правителя, но артанин… эх, эти артане!… смотрит только на оружие.
Придон в самом деле чувствовал, что дыхание учащается, а кровь струится чаще, когда взор падает на боевые топоры, мечи, копья, богатырские луки. Даже сейчас учащается, когда сердце полно тоской и нежностью к Итании, а раньше так вообще бы сошел с ума, позабыл бы сдержанность и невозмутимость артанина, хватал бы эти мечи и целовал лезвия…
Он с шумом вздохнул, мозг очистился. Всего
– Итания, – проговорил он таким горячим шепотом, что губы сразу обожгло, как огнем. – Итания…
– Что? – спросил Черево, не поняв. Придон собрал размякшее лицо в каменную маску, голос прозвучал тверже:
– Уже полдень. Когда я буду говорить с Итанией?
Черево поперхнулся на полуслове. Оказывается, он что-то вещал. Наверное, о мощи и величии куявских тцаров. Глаза потемнели, лицо налилось нездоровой багровостью.
– Кто сказал, – спросил он визгливо, – что ты будешь говорить с нею?
– Но ты обещал…
– Я обещал, – подчеркнул Черево, – что постараюсь… постараюсь!… добиться, чтобы она тебя приняла уже сегодня. Ты узришь, что она здесь, во дворце. Ты это зрел еще там, на дороге, что она уже здесь. Может быть, тебе будет даже дозволено сказать ей несколько слов. Но я не обещал, что она тебе ответит! Тем более, никто не мог пообещать такую дерзость, что ты будешь говорить с нею!
Придон возразил горячо:
– Но если я буду говорить, она что, не ответит?
– Может быть, – сказал Черево, – ответит. Может быть, нет. Кто знает женщин? Я, к примеру, не знаю. И даже не пытаюсь узнать. Зачем? Мне так жить легче. Я не хочу заглядывать в те бездны, которые у них в душах… если у женщин есть души. Вот у нас, мужчин, есть. Даже у наших коней есть! Большие и верные души. У собак есть – чистые, преданные, любящие. Но вот у женщин… гм… Ладно, пойдем, это еще не все!
Придон двинулся следом, в конце зала такая же дверь из металла, Черево поколдовал, дверь втянулась в щель, как морда улитки, дальше еще один зал, чуть поменьше, и, судя по торжественности бера, здесь уже только волшебные вещи, амулеты. Потом еще зал, еще и еще…
В самом последнем Черево остановился, обвел все пространство руками.
– Здесь собрано… которое… словом, непонятно, что оно за и для чего. Тулей сюда даже Барвника пускает не иначе как при себе, чтобы тот чего-то не узнал раньше его, великого тцара. Не понимаешь почему?
– Не понимаю, – ответил Придон равнодушно.
– Здесь может лежать ключ к абсолютной власти над людьми, зверьми и демонами! А это самое большое сокровище на всем белом свете…
Придон фыркнул.
– Богатство? Да вы даже не знаете, как пользоваться тем, что уже в залах!
– Когда-нибудь узнаем, – ответил Черево серьезно. – А пока могу добавить, что все это… весь этот зал и все, что выше, когда-то достанутся тому…
Он умолк, пауза затянулась, Придон сказал раздраженно:
– Не тяни, я не куяв!
– Вижу, увы. Достанется тому, кому достанется несравненная Итания.
Он пытливо вглядывался в лицо Придона, но там не дрогнул ни единый мускул. Артане умеют владеть собой, умеют, однако же Придон скользнул безразличным взором по волшебным вещам, ибо при упоминании Итании снова мир поблек, а все его сокровища потускнели. Если завладеет Итанией, что эти горсти песка в сравнении со сверкающей дивной жемчужиной?
– Тебя ничем не проймешь, – сказал Черево с досадой. – Ладно, я тебе такое покажу, что ни один еще не зрел… Придон с видом полнейшего равнодушия пожал плечами.