Артемка у гимназистов
Шрифт:
"Фараон идет!" Артемка принялся ждать. Сейчас говорит Петя-заводчик. Как только он кончит, рабочие закричат: "Не желаем! Не желаем!", а Алеша, играющий рабочего-китайца, поднимет вверх желтую руку и скажет: "Мы все есть великий семья!" После этих слов и появится пристав.
Вот Петя договаривает последние слова. Вот уже кричат рабочие. Вот Алеша поднимает руку. Вот в воротах появляется фигура в белом кителе...
– "Фараон идет!" - что есть духу кричит Артемка и окаменевает
В публике что-то грохнуло. Был ли это смех или крик, Артемка не знал, но звук вырвался сразу и сразу оборвался. Потом наступила такая тишина, что все явственно услышали, как кто-то приглушенно шепнул: "Доигрались!"
Артемка перевел глаза на гимназистов. Они стояли неподвижно, застыв в тех позах, в каких их застало появление надзирателя гимназии.
– А у него борода трясется, - сказал мальчуган, сидевший, как обычно, на акации.
– Я прекращаю это безобразие!.. Прекращаю!..
– прохрипел чиновник.
Петя вдруг бросился со сцены за кулисы. И сейчас же, судорожно дергаясь, опустился занавес.
– Закрыл!
– сказал Петя, опять вбегая на сцену.
– Вот и все, Филарет Самсонович. И никаких недоразумений: нельзя - и нельзя, Филарет Самсонович.
У надзирателя опять затряслась борода:
– Так вот вы чем занимаетесь! Инсценируете запрещенные книжонки! Тайком нелегальщину показываете! Извольте сию же минуту сказать: кто состряпал эту, с позволения сказать, пьесу? Ну-с?
Артемка подумал: "Неужто признаются? Выгонят же!" И спокойно сказал:
– Да я написал.
– Вы?..
– вскрикнул Брадотряс и сейчас же недоуменно забормотал: - Но... позвольте... вы... вы, собственно, кто такой? Я вас не знаю. Вы гимназист?
– Чего?
– удивился Артемка такому нелепому вопросу.
– Сапожник я.
– Сапожник?
– выпучил надзиратель глаза.
– Но как же вы сюда затесались? И потом... потом... вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.
– А чего я буду врать? Написал - и написал!
– нахмурился Артемка.
– А я говорю: врете!
– настаивал надзиратель.
– Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!
Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.
– Нету пьесы, - развел руками Артемка.
– Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.
– В будку? Это... куда же-с?
– А на базар.
– На базар?.. Ночью.. Гм... А впрочем... Идти по Карантинному? Мимо участка?
– Да хоть и по Карантинному.
– Хорошо-с, отлично, - согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: -
– Потом опять повернулся к Артемке: - Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет... хе-хе... в будку! Нуте-с!
АРЕСТ
Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:
– Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки - и наповал! Вот именно!
Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:
– А с виду будто портсигар.
Брадотряс крякнул и молча спрятал "оружие" в карман.
– Дядя, - спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, - а что за это гимназистам будет?
– Что будет? Карцер - раз, вон ко всем чертям из гимназии - два и, если папаши не отстоят, волчий билет - три...
Брадотряс от удовольствия даже прищелкнул языком. Потом с сожалением добавил:
– Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только карцер, а тебе волчий билет - и вон ко всем чертям из города. А то и в тюрьму.
– Ну, в тюрьму! Ловкачи какие! Артемка обиделся и больше уж не заговаривал. Около полицейского участка, где на полосатой будке горел одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил
Артемку за руку.
– Чего вам?
– удивился тот.
– Городовой!
– вместо ответа крикнул надзиратель.
– Ну-ка, подержи!
Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот и взял Артемку за воротник.
Брадотряс скрылся в участке. Спустя немного деревянные ступеньки заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал старого знакомого - околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.
Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:
– Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.
– Вот именно, сомнительно, даже невероятно. Врет он. А для чего, не пойму.
– И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.
– Пошли, - буркнул тот.
Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический надзиратель - по бокам. Некоторое время слышалось лишь поскрипывание сапог да сопение конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с шумом вздохнул и равнодушно пожаловался;
– Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет!
– и уже до самой будки не проронил ни слова.
Артемка открыл замок, нащупал в темноте спички и зажег лампу. Нагнув голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык, заворочался в ней. Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.