Артур Конан Дойл
Шрифт:
«Я вынужден заявить, — писал кавалер ордена Бани адмирал сэр Комптон Домвилл, — что считаю это крайне невероятным и более всего смахивающим на Жюля Верна».
«Британская публика, — писал адмирал Пенроуз Фицджералд, — не примет тех совершенно невероятных технических подробностей, которые вводит автор. Я же считаю, что ни одна цивилизованная нация не станет торпедировать безоружные и беззащитные торговые корабли».
«Ни одна нация не допустит этого», — вторил ему адмирал Уильям Ханнам Хендерсон, утверждая, что всякий командир подводной лодки, который отважится на подобный шаг, предстанет перед судом и будет приговорен к расстрелу собственным народом.
Капитан Джейн, соглашаясь, что сверхсубмарины, подобные описанным в рассказе, могут в ближайшие годы появиться, считал, что лучший способ предотвратить подводную войну — это вешать всякого капитана и команду, которые попадут в руки англичан.
«На Террор надо ответить Террором, — писал он в воображаемом приказе адмиралтейства. — Мы способны расквитаться! Повесить парочку для острастки другим — и они больше не сунутся!»
Таковы были аргументы.
Но нам, знакомясь с ними, не следует слишком сурово судить этих джентльменов за недомыслие. Кто мог угадать, что у немцев на уме? Могло ли адмиралтейство в преддверии войны что-нибудь изменить? А 25 лет спустя много ли благоразумнее вели себя мы? Очевидное становится очевидным, лишь когда это уже свершившийся факт, в чем так часто приходилось убеждаться д-ру Уотсону. Все спокойно и безмятежно в доме, все, вплоть до безделушек на камине, на своих местах, пока вдруг дом не шатнет землетрясение; и вот так же в июле как-то совсем неприметно, с какого-то незначительного инцидента на Балканах разгорелся великий пожар.
А пока, сразу по возвращении, Конан Дойл вновь взялся доказывать невиновность Оскара Слейтера — дело об убийстве старой леди в собственной квартире в Глазго, — так как вскрылись некоторые новые обстоятельства, опубликованные незадолго до того, 27 июня, в правительственной Белой книге.
Лейтенант полиции Глазго Джон Томсон Тренч был одним из тех, кто участвовал в расследовании убийства мисс Гилкрист. Вот уже пять лет дело Слейтера не давало ему покоя. Но, не превышая своих полномочий, он не мог обнародовать некоторых обстоятельств, заставлявших его верить в невиновность Слейтера.
В марте 1914 года он поверил свои сомнения м-ру Дэвиду Куку, юристу из Глазго. Выступая, как он полагал, под защитой заверений в неприкосновенности, данных министром по делам Шотландии, лейтенант Тренч сделал некоторые потрясающие признания.
Он показал, что по той или иной причине на свидетелей был оказан нажим, и это вполне могло повлиять на решение суда. Некоторые из его показаний касались Элен Ламби, горничной.
Возвращаясь к событиям того рокового вечера — Элен Ламби, выполнив поручение, спешит домой, где у дверей стоит Артур Адамс и дергает звонок, — мы должны припомнить и то, что эти двое столкнулись лицом к лицу с убийцей в освещенном холле. Элен, заявлял лейтенант Тренч, узнала этого человека, о чем сказала тогда же одной из родственниц мисс Гилкрист.
Родственницей, о которой шла речь, была мисс Маргарет Биррелл, жившая тогда на Блитсвуд-драйв. Лейтенант Тренч просил приобщить к делу ее показания. Вот выдержка из этого документа:
«Мне никогда не забыть день убийства. Горничная мисс Гилкрист, Элен Ламби, прибежала ко мне в 7.15… Дверь была не заперта — она влетела в дом и выпалила:
— Ах, мисс Биррелл, мисс Биррелл! Мисс Гилкрист убили; она мертвая лежит в столовой; и ох, мисс Биррелл, я видела, кто это сделал.
Я ответила: „О Боже, Нелли, это ужасно. Кто это, ты его знаешь?“
Она ответила: „Ох, мисс Биррелл, мне кажется, это был А.Б. Я уверена — это А.Б.“
Я сказала ей: „О Боже, Нелли, что ты говоришь?“»
Инициалы «А.Б.» прикрывали в сообщении некое реальное имя. Этот да еще четыре факта, на которые обратил внимание лейтенант Тренч, заслуживали того, чтобы назначить новое расследование. Хотя Элен Ламби и мисс Биррелл отказались от своих слов, Тренч мог доказать, что на свидетелей оказывалось давление, сыгравшее роковую для Слейтера роль.
Но новое расследование проводилось секретно; ни узник, ни свидетельницы не были приведены к присяге; в отчете в самых острых местах появились звездочки.
«С удовлетворением могу сказать, — заявил министр по делам Шотландии, — что нет ни одного судебного дела, которое оправдывало бы мое вмешательство в приговор». Это было сказано 17 июня 1914 года. А десятью днями позже, будто для большей наглядности, появилась правительственная Белая книга с результатами секретного расследования.
Конан Дойл, уже давно убежденный в невиновности Слейтера, с этой минуты стал его яростным защитником. На протяжении 16 лет, начиная с брошюры 1912 года, он вел борьбу за освобождение узника Петерхеда. Но и узник, и его защитник уже успели поседеть, прежде чем оказались в зале суда, где вынесли постановление об отмене приговора. Прозвучал все тот же традиционный вопрос и последовал знакомый ответ:
— Чего вы желаете?
— Правосудия! Одного лишь правосудия!
Но это впереди, а пока — ему 55 лет: он стал чуть грузнее, волосы и усы не слишком убелены сединой, а серо-голубые глаза на добродушном лице смотрят еще приветливее. Силы его не покинули: он, как и прежде, мог поднять, держа за конец ствола, по ружью в каждой руке до уровня плеча. И он все еще не нашел своей духовной философии.
«Даже если допустить, что спиритизм правда, — писал он за год до этого, — это не слишком продвигает нас вперед. И все же этот маленький шаг решает насущный вопрос — все ли кончается со смертью?»
В какой-то момент, между 1905 и 1913 годами (более точно сказать нельзя, ибо он никогда не признавался в этом своему сыну), он преодолел один из крепчайших барьеров сомнения. Сомнения, вызванного ощущением малости, никчемности всех этих парапсихических явлений. Стал бы освобожденный от плоти дух возиться с такими пустяками, как вращение столов или игра со светом!
Вдруг он понял, что это ощущение продиктовано чисто романтическими запросами, требованиями рыцарской чести, не имеющими ничего общего с жизнью духа. Это была все та же жажда великих знамений, свойственная диким племенам. У большинства людей есть врожденное, инстинктивное представление, что истинное знамение пишется молниями на Синае, или поражает армии Сеннахирима, или что-нибудь еще в таком роде, от чего, если бы и вправду это происходило постоянно, лишь нарушался бы порядок мирозданья.
«Но позвольте, — вправе спросить меня, — по сути ли явления я сужу о нем или по размеру его внешних проявлений?» О смысле сообщения не судят по звуку телефонного звонка, а о посетителе — по стуку в дверь. Если слышен стук или нечто тянет вас за рукав — пусть тихо и слабо, — это нечто привлекает ваше внимание. Нечто требует быть замеченным.
Но где же подтверждения? Подтверждений, как он их ни искал, у него не было! Никаких!
А в Уиндлшеме этим летом было очень весело и шумно.