Артур Конан Дойл
Шрифт:
Но в холодной воде или при волнении на море такое спасательное приспособление лишь продлевает смертную агонию. Конан Дойлу стало это очевидно, когда при ясной луне и сильном декабрьском ветре в Ла-Манше был подбит торпедой крейсер «Формидабль».
В чем же он видел решение проблемы?
Использование надувных резиновых лодок. По-настоящему резиновые лодки оценили только во второй мировой войне. Но письмо его на эту тему можно найти в «Дейли Кроникл» уже 2 января 1915 года.
Для него существенна была человеческая жизнь. «Мы можем уберечь или заменить корабль. Но мы не можем уберечь людей».
Шел 1915
И с самого начала Смерть не отдавала предпочтения именно Западному фронту. На Востоке армии царской России внедрились так глубоко на территорию Восточной Пруссии, что обеспокоенные этим обстоятельством немцы перебросили туда два армейских корпуса из Бельгии и Франции; это, как писал Конан Дойл, вполне могло решить исход битвы на Марне. Танненберг и Мазурские озера были обагрены русской кровью. К концу 1914 против союзных войск выступила Турция.
В начале 1915 года Великобритания попыталась разрубить мертвый узел на Западном фронте, ударив в единственно возможном направлении с фланга. Если бы соединенными действиями на море и на суше удалось захватить Дарданеллы, то можно было бы надеяться прорваться с изнанки Европы и помочь России ударом по врагу с другого конца. Военным кораблям предстояло пробиваться в узком проливе под огнем турецких крепостей.
Но вернемся в Уиндлшем.
«И вот, после полуночи — в постель, — писал Конан Дойл в начале лета. — Окно моей спальни открыто. Бросая последний взгляд на небо, улавливаю в отдалении все тот же тупой, пульсирующий гул, с которого день начался».
Теперь это была вторая битва на Ипре — изнурительная, агонизирующая в кошмаре газовых атак.
Газовые атаки еще более обнажили недавно проявившиеся недостатки в амуниции, которые, как поговаривали, были в британской армии катастрофическими. Но Ипр преподал и другие, если и не новые, то весьма суровые уроки.
«Такие атаки, как 9 мая, — писал Конан Дойл в июле, — когда несколько бригад теряют почти половину своего наличного состава, пытаясь преодолеть жалких 300 ярдов, отделяющих их от германских траншей, ясно показывают, что войска без всякого прикрытия не могут пересечь зоны, контролируемой пулеметным огнем. Следует либо отказаться от подобной тактики, либо найти способы искусственной защиты людей».
Военному министерству он предложил некоторые виды нательной защиты, которая могла бы хоть как-то предохранить две жизненно важные точки: голову и сердце.
«Голову, — писал он в „Таймс“ 27 июля, — нужно защитить каской наподобие такой, какую применяют сейчас французы. Сердце нужно прикрыть изогнутой пластиной из хорошо закаленной стали».
Помимо выступлений и статей, которые просило от него правительство, он работал в то время над историей британской кампании во Франции и Фландрии. И помогали ему в этом генералы верховного командования, снабжавшие его всеми интересующими его подробностями.
И пока в его кабинете нагромождались материалы для работы (его секретарь стал теперь майором Вудом и находился на фронте недалеко от подполковника Иннеса Дойла), даже этот тихий уголок страны окрасился в военные цвета. В Кроуборо, где расквартировался полк территориальных войск, Джин открыла дом для бельгийских беженцев. Конан Дойл вскоре собирался устроить в Уиндлшеме клуб для канадцев, а тем временем каждую субботу давал ужин для сотни канадских офицеров.
По ночам восточное побережье тонуло во мраке затемнения и тьма распространялась в глубь страны. Над Англией неподвижно завис шестисотфутовый цеппелин, характерным шипением смахивая на гремучую змею.
«Полдюжины крепких суфражисток, — огрызнулся Конан Дойл, — причинили бы не меньший урон». И уже серьезнее заговорил он в «Политике убийства»: «Политика эта идиотична с военной точки зрения; нельзя придумать ничего, что бы так подстегивало и укрепляло гражданскую самооборону».
Если он ненавидел врага за холодное, расчетливое применение террора, то он все же мог правильно оценить историческую перспективу. Весьма характерно в «Великом германском заговоре» его обращение к тем, с кем бок о бок проделал он в 1911 году весь путь автопробега принца Генриха:
«Всех благ Вам, граф Кармере, и пусть все беды обрушатся на Ваш полк! И Вам также, капитан Тюрк, Фрегаттенкапитан, всего наилучшего, и разрази гром Ваш крейсер!»
Не сочувствовал он и вспыхнувшей шпиономании. Он встал на защиту кельнеров-иностранцев, оказавшихся в бедственном положении, и был обвинен за это в прогерманских настроениях. Во время одного из выступлений он был не в силах сдержать своего гнева, когда представлявшему его лорду Холдейну выкрикивали из толпы «Предатель!» за предполагавшиеся симпатии к Германии. «Игра должна быть честной!» — настаивал Конан Дойл, хотя никто лучше него не знал, во что могут превратить этот принцип творцы германской военной политики.
«Война — это вовсе не большая игра, мои британские друзья, — такие слова вложил он в уста капитана Сириуса из „Опасности!“. — Это отчаянное стремление одержать верх, и нужно пошевелить мозгами, чтобы отыскать слабую точку у противника. Поэтому не проклинайте меня, если я нащупал такую точку у вас».
Проклинать не проклинать, но вмазать по этой ухмыляющейся физиономии так и подмывало. И все же:
«Взгляните, — писал он в третьей главе своей истории, — на эту великолепную панораму побед, прозванную в фатерланде „Die Grosse Zeit“ („Великое время“). И он беспристрастно описывал триумф немцев в 1914 году: „Я не знаю, можно ли найти в истории серию побед, подобную этой“».
Он написал это летом 1915 года, продолжая составлять свою историю войны, в то время как Союзники терпели одну неудачу за другой. В конце сентября первые части китченеровской армии были брошены в бой при Лоосе. Руководил сражением папаша Жоффр. Серым полчищам в остроконечных касках противостояли тридцать британских и французских дивизий при Лоосе и сорок французских дивизий в Шампани; в первую же неделю потери составили 300 тысяч человек.
«Этого не может быть», — вырывалось даже у тех, кому не приходилось сомневаться.