Арысь-поле
Шрифт:
Слава пошел вдоль забора, который, несмотря на старость, не имел ни одной явной дыры; заглянул в узкую щель, приставив к ней фонарик, и увидел заросший травой двор, почерневший от времени бревенчатый сруб с провалившейся крышей — действительно, именно его они видели с берега. Сосны вплотную примыкали к забору, и проехать, минуя дорогу, было невозможно. Свернув к реке, Слава вышел на косогор и метрах в пятидесяти горел костер; в его отсветах виднелись две фигуры около оранжевой палатки.
— Вадим! Это мы! — Слава помахал фонариком, обозначая свое местоположение.
У костра возникло движение, и голос Вадима спросил:
— Чего
— Промахнулись немного, а тут дорога перегорожена.
— А Катя где?
— В машине сидит! Иди сюда! — у костра возник спор, и из обрывков фраз Слава понял, что Аня не хочет оставаться одна, поэтому крикнул, — ладно! Сидите, я сам!
Он пошел обратно, обходя хутор с другой стороны. Через несколько метров в заборе обнаружилась дыра, и трава оказалась сильно примята, что говорило о недавних гостях. Слава тревожно оглянулся, но вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина.
Миновав дыру, он вышел к месту, где лес почему-то отступил, образовав поляну, правда, успевшую зарасти невысокими чахлыми деревцами.
…А вот здесь я, пожалуй, проеду, ели, конечно, нету пней… А, кстати, вон и он… Слава продрался сквозь заросли, но это оказался совсем не пень, а могильный памятник; и рядом еще один. Тут же примчавшийся из детства страх толкал его побыстрее покинуть жуткое место, но взрослое любопытство заставило все-таки подойти ближе. По степени разрушения, надгробья выглядели достаточно старыми, но на одном из них сохранился портрет, выполненный на чем-то, вроде, современной керамики. С портрета смотрела девушка с большими печальными глазами; техника съемки и ее внешность соответствовала началу двадцатого века, а под портретом значилось — «Анастасия Чугайнова». …И зачем мне это было знать?.. — Слава оглянулся, — главное, что здесь я тоже, ни фига, не проеду… Почти бегом он вернулся к джипу, и Катя, внимательно смотревшая в окно, мгновенно распахнула дверцу.
— Где ты так долго?
— Я не долго. Короче, надо ломать чертов столб — другой дороги нет.
То, что они вовсе не заблудились, успокоило Катю. Она вылезла из машины и подойдя к столбу, тронула его ногой. Столб был вкопан на совесть, но выглядел не таким уж грозным, по сравнению с монстром, которому посмел преградить путь.
— Сейчас будем пить водку с шашлыками, — Слава залез в машину, — я видел Вадима с Аней — они нас ждут.
— Самое время, — Катя посмотрела на часы.
— А мы что, спать сюда ехали?..
Двигатель взревел, и «монстр» своей тупой мордой начал теснить противника. В результате все получилось легко и просто — столб, даже не погнув «кенгурятник», вывернулся из земли, правда, при этом ударив в днище. Джип подпрыгнул и заглох.
— Двести пятьдесят лошадей — не хрен собачий, — довольный Слава высунулся в окно, — садись, поехали.
Катя юркнула на переднее сиденье. Джип плавно скатился на берег и уже через несколько минут осветил мощными фарами палатку, притушенный костер с томившимися на нем ароматными шашлыками, Вадима с Аней, сидевших рядом с уже сервированным пнем, служившим столом и для Юли с Игорем.
— Вам крупно повезло, что мы такие стойкие, — пробурчал Вадим, — другие б давно все сожрали, из принципа.
— Ну, так получилось, сам понимаешь, — Слава засмеялся.
Катя чем-то шуршала в машине, и наконец из открытой двери громогласно раздалось:
— …Ты не любишь меня, я тебя не люблю…
— Вот и музыка, — она тоже спрыгнула на землю, — все, как обещали. Анжел, ты как тут?
Но Аня демонстративно отвернулась к реке.
Утром Вадим проснулся первым. Над еще тлевшими углями лежал одинокий шампур с обуглившимся мясом, а вокруг несколько пустых бутылок и одна недопитая, заткнутая куском огурца; еще пластиковые тарелки, стаканчики, смятые салфетки, но ни хлеба, ни колбасы с сыром не было — видимо, о них позаботилась местная фауна, зато огурцы валялись везде — похоже, народ вчера кидался ими друг в друга. А над землей вставало солнце. Редкий туман еще висел кое-где, зацепившись за кусты и маячившие у противоположного берега редкие камышины. Вода была гладкая, без единой рябушки, и солнце отражалось в ней большим ровным диском, а прямо над головой щебетала невидимая птаха, повторяя в сотый раз одну и ту же музыкальную фразу.
Вадим потянулся. Все было бы вообще здорово, если б так не болела голова и не сушило во рту. Минуту подумав, он взял недопитую бутылку; подержал в руке, борясь с искушением мгновенно избавиться от всех болезненных симптомов, но решил, что кому-то придется вести машину, а Слава вряд ли будет способен на такой подвиг. Посмотрел на часы. …И черт меня дернул проснуться в такую рань?.. Попадали-то мы в половине пятого!.. — Вадим отвернулся от остатков вчерашнего буйства и уставился на воду, — не зря говорят, что на нее можно смотреть вечно… На этом мыслительный процесс застопорился.
Бок палатки зашевелился. Оттуда послышался неясный шепот, смех, и движения брезента приобрели определенную ритмичность. Благостность была нарушена — Вадим вздохнул и направился к реке. Зайдя по пояс, он почувствовал, как через ноги в него вливается некая жизненная сила. Постоял минуту и поплыл, взметая фонтаны брызг. Добравшись до широкой заводи, куда вчера они доходили пешком в поисках Игоря, он перевернулся на спину и замер, раскинув руки. Высоко над головой пространство замыкалось ослепительно голубым небом, а вода ласково покачивала тело на своей мягкой перине. Вот за этим изумительным состоянием он, собственно, и ехал сюда, а не ради Ани или их вчерашнего сумасшествия.
Вадим не знал, сколько прошло времени, но течение стало сносить его к противоположному берегу; нехотя перевернулся, окунувшись с головой, и поплыл обратно. На берег он вышел совершенно другим человеком, свежим и бодрым. Среди остатков трапезы нашел пачку сигарет; прикурил, но бросив обратно зажигалку, случайно попал в пустую бутылку. На этот звук полог палатки приоткрылся; оттуда показалась голова Славы, взъерошенная, с опухшим лицом и узкими глазами. Потом он выполз весь, поправляя плавки.
— А у нас своя зарядка, — он сладко потянулся, — вовремя ты ушел купаться.
— Купаться — всегда вовремя, — философски заметил Вадим, — похмелись, там осталось.
— А за руль?
— Да не мучайся ты — сердце ведь остановится. Я поведу. Я сегодня больше пить не буду.
— Точно?
— Ну, сказал, значит, точно. Мой организм двухдневных пьянок уже не выдерживает. Это не институтский колхоз, когда всей деревней нам самогон выгонять не успевали, помнишь?
— Конечно, помню. Хорошее было время, — он взял бутылку, — нет, здоровье надо поправить, это ты верно заметил. Так, ты, точно, поедешь?